Новый мир. № 9, 2000

В общем, Владимир Сергеевич легко отделался.

Модесту Колерову. Трижды герою нашего времени: Историку / меценату / пиар- и интернет магнату от друзей. Автор идеи и составитель Валерий Анашвили. Дизайн — Василий Копейко. М., «Дом интеллектуальной книги» и TYPO GRAPHIC DESIGN, 2000 [16 ненумерованных страниц формата А4 включая обложку].

Роскошное, исполненное с большим вкусом и чувством стиля издание, прекрасное подношение ко дню рождения, дню ангела, юбилею свадьбы с Юлией, поступлению Филиппа Модестовича в детский сад и просто так — от глубины переполняющих чувств. На обложке — звезды небесные и летит ракета, из которой дым идет. Я сначала ничего не понял, но один из друзей-участников, Л. Кацис, за шашлыком объяснил мне, что тут очевидная отсылка к известной синтагме «Жду привета, как Луна ракету» и к знаменитому стихотворению В. В. Маяковского. Ну вот понятно теперь, кому же это нужно. (Далее дискурс ушел во всеобщую интертекстуальность, замелькал И. Анненский с его «Среди миров, в созвездии светил…», Мандельштам и непременный В. В. Розанов с «Обонятельным и осязательным…», о чем мой собеседник, закусывая, пообещал написать подробнее в следующем выпуске). Звездный образ героя переосмысливается в лирической медитации Ольги Эдельман: «Каждый из нас имеет свою траекторию и орбиту, умеет отражать приходящие извне лучи. И только очень немногие, избранные и отмеченные свыше, способны испускать собственный свет, звездный <���…> И мощью своего притяжения изменять чужие пути, создавать планетные системы, освещать свою часть пространства. Большая удача — залететь в поле твоего тяготения. Полюбоваться вблизи твоим сиянием и обнаружить, что дальше летишь уже по иной параболе». Здесь любой мало-мальски стоящий интертекстуалист найдет прямую отсылку к известным строкам Вяч. Иванова «Мы — два в ночи летящих метеора…», из чего несомненно следует, что М. Колеров проживает в некотором культурном аналоге знаменитойч «башни», где раз в неделю устраивает с друзьями постмодернистские мистерии. На это косвенно намекает медитация Натальи Самовер: «Знаешь, вполне возможно, / что конкурс „Мистер Вселенная“ / выиграешь не ты, но лично я / голосую за тебя!» (Курсив мой. — А. Н.)

Ну раз уж Наташа Владимировна так считает, то ставлю тебя, дорогой Модест, в плюс. Особенно меня тронуло это «лично я»!

…Почему-то вспомнилось: кажется, у Достоевского есть такой рассказ. Приходит купец в трактир: «Что стоит соловей?» — «Сто рублев». — «Зажарить и подать!» — …«Отрежь на гривенник!» Или музыка навеяла?

[Составитель] Модест Колеров. Индустрия идей. (Русские общественно-политические и религиозно-философские сборники 1887/1947). М., О.Г.И., 2000, 132 стр.

Очень полезный, напечатанный на изысканного цвета плотной желтоватой бумаге, со вкусом оформленный (роспись каждого сборника помещена в красивую рамочку — вроде как бы напечатана на библиографической карточке) указатель содержания 125 сборников, выпущенных в России и за ее пределами с 1852 (так!) по 1947 год.

В «Предисловии» составитель очень конкретно и точно определяет общественно-политическую роль «идейных» сборников и альманахов в истории русской мысли конца XIX — начала XX веков. Интересен и по-своему современен анализ конкурентной борьбы между традиционным толстым журналом и сборником, весьма остро протекавшей в начале нынешнего/прошлого века.

Ото всех, кто еще этим интересуется, искреннее спасибо «меценату» за пиар-акцию.

Александр Каменский. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., «Новое литературное обозрение», 1999, 328 стр. («Historia Rossica»).

Исторические познания нынешнего российского студенчества настолько бесконечно малы, что ими можно легко пренебречь — сужу по собственному многолетнему преподавательскому опыту. Думаю, что познания американского студенчества в том же предмете не сильно отличаются в выдающуюся сторону. Поэтому автор не зря посвятил две страницы «Предисловия к русскому изданию» подробному рассказу о том, как один американский профессор сделал ему «заманчивое и пугающее» предложение написать учебное пособие для американских студентов, как накануне поездки к профессору он «стал задумываться о том, что могло бы стать стержнем будущей книги», и благодаря столь счастливому стечению личных и творческих обстоятельств «постепенно… пришел к выводу, что важнейшим для русского Века Просвещения был процесс модернизации, преобразований, постепенно превращавший старую, традиционную Русь в „Россию молодую“, новую». Эти «ключевые моменты» авторского видения России XVIII века автор «осмелился» изложить в публичной лекции в американском университете, где присутствовал другой американский профессор, который, к радости автора, согласился перевести его книгу на английский язык и сделал «немало полезных замечаний по содержанию». Третий американский профессор очень помог своими беседами в написании первой главы, поскольку автор «никогда не занимался специальными исследованиями допетровского периода русской истории».

В «Предисловии к американскому изданию» автор, процитировав мнение еще одного американского профессора по поводу истории России, в соответствии с принятым в тех местах политкорректным плюрализмом признается, что, наряду с его концепцией русской истории, могут существовать еще множество, и все они имеют равные права на существование, а также делится со слушателями и читателями собственными выводами, к которым он пришел в результате долгих раздумий об исторической судьбе России, к каковым путешествия по Североамериканским Штатам особенно располагают: «По моему убеждению, русская революция начала ХХ века действительно была закономерным итогом развития страны в течение нескольких столетий, хотя это вовсе не значит, что она была неизбежна».

Если автор вдруг решился сообщить русскоязычному читателю, пусть даже не читавшему известного сочинения и не видевшему известного фильма, а также пропустившему телесериал под названием «Россия молодая», но все же не безнадежно прогулявшему все уроки истории в средней школе, что вот он думал-думал и наконец придумал то, до чего уже давно и так все додумались, — то в этом можно увидеть неосторожное публичное оглашение факта своей личной творческой биографии. Однако признание равных прав на существование в рамках науки многих возможных (а по сути — любых) теоретических концепций равносильно самоубийству истории как науки и превращению ее предмета в материал интеллектуальных игр и прочих деконструкций, то есть в то, во что почти уже превратила себя филология, еще недавно стремившаяся к статусу точной науки. Исторический факт, однако, — не художественный образ, а история — не бесконечный литературный текст. Какая-никакая логика в истории все же присутствует, и по этой логике любое историческое событие (хоть насморк Наполеона, хоть что еще) является «закономерным» и в то же время «не неизбежным» итогом исторического развития. Русская революция «начала ХХ века» оказывалась исключением из этого правила лишь в трудах историков-марксистов (шутка тех лет: «Коммунизм неизбежен!») — да что ж их нынче поминать?