Питер Мейл - Отель «Пастис»

— Не вижу ничего смешного, — обращаясь к ним, сказал он. — Налицо кризис нравственности. Так сказала мне мадам.

— Что будем делать?

— Бог его знает. Я предложил сделать стену повыше, но она говорит, что та будет заслонять свет.

— Купите мужу лестницу покороче, — предложила, хихикая, Франсуаза.

— Конечно же, — постучал себе пальцами полбу Саймон. — Как здорово, когда под рукой логичный французский рассудок.

Саймон с Николь пошли искать Эрнеста. Он уже успокоил мужа при помощи тайного оружия гостиницы — бутылки шампанского на двоих и, довольно мурлыкая, поправлял сервировку в ресторане. Эрнест рассказал им о визите Буна Паркера — такой приятный юноша и так внушительно сложен. Затем достал из кармана письмо.

— Оно адресовано просто на отель, но, по-моему, это тебе, — сказал он, передавая письмо Саймону. — У тебя есть дядюшка в среде художников? Если есть, то ты хорошо его прятал.

Саймон посмотрел на исписанный крупным небрежным почерком лист бумаги с бланком «Пансионе Сан-Марко».

«Привет тебе, мой юный шельмец,

До меня сюда, где мы с музой, да еще 50 000 японских туристов любуемся божественными видами Венеции, дошла весть о твоем заведении. Писать здесь совершенно невозможно. Я мечтаю об обилии света и пространстве, аромате тимьяна и лаванды, хочу увидеть медового цвета загар, дикие скалы, вечно стремящиеся в потрясающую синеву неба. О, Прованс!

У меня достаточно средств на железнодорожный билет до Авиньона. Я сообщу о времени приезда, что позволит сделать соответствующие приготовления. Мне нет необходимости немедленно возвращаться домой в Норфолк, так что нам хватит времени возобновить наши родственные отношения, которыми я дорожу превыше всех остальных.

До скорого, как говорят у вас во Франции!

Любящий тебя дядя Уильям.

P.S. Некоторые из более-менее осведомленных критиков называют меня теперь „норфолкским Гойей“. Возражать им было бы с моей стороны ложной скромностью. Дорогой мальчик, найди обнаженных натурщиц. Мои кисти сгорают от нетерпения».

— Вздор, — бросил Саймон, передавая письмо Николь. — Кажется, я тебе о нем не говорил?

Николь, нахмурившись, прочла письмо.

— Не настолько известный, как бы ему хотелось. Видимся с ним раз в три-четыре года, и всякий раз он без гроша и в бегах от какой-нибудь вдовушки, которой обещал жениться… — Саймон помолчал, глядя на Эрнеста. — Нельзя надолго давать ему комнату. Еще подумает, что умер и попал в рай. Тогда мы от него ни за что не избавимся.

— В таком случае, дорогой, — заметил Эрнест, — надо подыскать ему вдовушку, а? Он как, презентабельный, твой дядюшка Уильям?

Саймон вспомнил, каким он видел дядюшку последний раз. Тот был похож на неубранную постель — ветхий вельветовый костюм, купленная на распродаже армейская рубашка, потрепанный галстук с эмблемой мэрилебонского крикетного клуба. От него разило виски и скипидаром.

— В обычном понимании нет. Определенно нет, Эрн. Но женщинам он почему-то нравится.

— Ага. Тогда есть надежда. Cherchez la veuve, [63] Ищите вдову. (фр.). Николь. — Эрнест указал на возвращающуюся с бассейна переодеваться к обеду пару. — Должен бежать. Сегодня у нас полный отель — весь Люберон прослышал о нашей славной мадам Понс.

В последний раз поправив скатерть на ближайшем столике, он скрылся на кухне.

— Вот тебе человек, — сказала Николь, — который нашел свое призвание. Он так счастлив. Знаешь, все от него без ума.

— Чудно. Мы с ним поменялись местами. Прямая противоположность тому, что было в Лондоне. У меня ощущение, что я должен проситься к нему на прием. Знаешь, что он мне сказал? «Нужно как-нибудь вместе пообедать и поговорить». Старый нахал, — засмеялся Саймон. — Именно это говорил ему в Лондоне я.

— Это тебя беспокоит?

Саймон поглядел на нее: легкая улыбка контрастировала с серьезным взглядом.

— A-а, привыкну.

Николь протянула руку, чтобы поправить помявшийся воротник рубашки. Как удается мужчинам ничего не делая нарушать порядок в одежде?

— Если тебя это беспокоит, нужно обсудить. Не будь до такой степени англичанином.

— Хорошо.

Хитро взглянув на нее, он взял ее за бедра и поднял, уткнувшись лицом под подбородок. Выходивший из кухни официант запнулся в дверях и, пробормотав: «Bon appetit», исчез.

Неудивительно, размышлял позднее Саймон, что столько людей мечтают стать владельцами ресторанов. Он оглядел террасу. Все места заняты; в свете свечей оживленные загорелые лица; улетающие к небу смех и разговоры; Эрнест, приседающий на корточки, чтобы клиентам, разговаривая с ним, не нужно было задирать голову, переходит от одного столика с удовлетворенными гостями к другому. Все выглядит так непринужденно. Наблюдая эту атмосферу веселого отдыха, невозможно представить, сколько усилий, управляемой кухонной суеты вложено в ее создание — порезанные и обожженные пальцы, пот, ругань, доли секунды на соус, что-нибудь пролито или рассыпано, но всегда, прежде чем выйти из этого хаоса на публику, снова невозмутимое выражение лица, твердая рука и заботливое внимание, неторопливость и терпение — критерий настоящего обслуживания.

Саймон попытался по лицам и поведению определить национальную принадлежность гостей. Группа плотно сложенных чрезмерно загоревших и увешанных драгоценностями мужчин и женщин, заказывающих бордо, а не местные вина, — это, должно быть, немцы. Преуспевающие, хвастливые, громогласные. За каждым окутанным клубами дыма столиком — французы, как и за каждым столиком, где не курят и пьют больше воду, чем вино, — американцы. Англичане щедро мажут хлеб маслом и заказывают самые тяжелые десерты. Швейцарцы едят аккуратно, не кладут локти на стол и с точностью часового механизма чередуют глотки вина и воды. Саймон с улыбкой смотрел, как Эрнест, успевая за всем уследить, скользит между столиками. Казалось, что он многие годы только и делал, что управлял рестораном. Как сказала Николь, человек, который нашел свое призвание. А вот человек, подумал Саймон, который все еще ищет себя.

Теперь, когда связанные с созданием и открытием отеля хлопоты остались позади, он испытывал разочарование. Эрнест и Николь крепко держали бразды правления, в гостинице устанавливался заведенный порядок, и единственным оставшимся без дела человеком был хозяин. Выдержит ли он следующие несколько лет, умасливая гостей и успокаивая возмущенную соседку? Чем такое занятие отличается от умасливания клиентов и общения с Зиглером и Джорданом? Разные масштабы, это верно, но техника та же самая: такт, терпение и словесное дерьмо.

Кивая и улыбаясь, Саймон прошел между столиками и поднялся наверх. В кабинете за бутылкой вина и кучей вечерних бумаг сидели Николь и Франсуаза. Ему здесь нечего было делать. Николь махнула рукой, чтобы он не мешал, и, послав воздушный поцелуй, сказала, что увидятся дома. Выйдя в вечернюю прохладу, он увидел, что в кафе еще горит свет, и пошел туда выпить стаканчик виноградной водки и посидеть в компании.