Го Босен Array - Современная проза Сингапура

Позвали ужинать. Есть, чтобы жить. Прожить еще немного. Каждый день еще немного.

После ужина он собрался из дому. Мать опять напомнила, чтобы он не пил. Не пить, не курить. А как же жить? На что тогда тратить время? Жить и убивать время — это одно и то же.

Куан Мэн опять пошел в «Счастливый бар». И постепенно привык к этому новому бару. Новая привычка. Снова и снова, пока это не превратилось в часть настоящего, в часть жизни. Так проходили вечера.

Скоро жизнь его стала укладываться в две части. Первая состояла из дневных часов: завтрак, автобус, работа, обед, автобус, ужин — порядок, который он соблюдал. Вторая — невыносимые вечерние часы, новые и беспорядочные. В них не было порядка, потому что всякий раз приходилось заново решать, в какой бар пойти, с кем там разговаривать и чем заняться. Куан Мэн будто жил в двух разных мирах или будто в нем жили два разных человека. Он даже начал думать о себе: я дневной и я вечерний. Вечером или ночью он был способен говорить и делать такое, что было совершенно немыслимым при дневном свете. Но если у него бывали неприятности днем, на работе, он утешался сознанием того, что все это растает и исчезнет, когда наступит ночь. Два человека в нем помогали один другому. Куан Мэн мог переходить из мира в мир — как в той китайской притче о человеке, который вообразил, будто он бабочка, а потом не знал, то ли он человек, вообразивший себя бабочкой, то ли он бабочка, вообразившая себя человеком. Совсем как Куан Мэн и его два мира.

Иногда в ночном бродяжничестве ему вспоминались «Райский бар» и Люси. Вот в такую ночь он и написал на стенке уборной:

И в ту же ночь он сдружился с англичанином-матросом по имени Фрэнк. Они разговорились в «Счастливом баре», а потом вместе отправились в поход по кабакам. Фрэнк в тот день сошел на берег с корабля. Торговое судно, совершающее рейсы между Европой и Китаем. Фрэнку было лет тридцать пять, а плавал он с шестнадцати. Он побывал везде на свете.

— Осточертело мне это море паскудное, — говорил Фрэнк. — Одно и то же, одно и то же. Как выйдешь в море, так и начинается — одно и то же.

— Вроде моей конторы, — заметил Куан Мэн.

— Осточертело паскудное море, — повторял Фрэнк. — Осточертели капитаны, помощники эти паскудные. Сволочи как один.

— Вроде моего начальства, — подтвердил Куан Мэн.

— Подкопить бы денег, купил бы себе пивную у нас в Пламстиде.

— Где это? Никогда не слышал.

— Пламстид? Городишко такой, возле Гринвича за Лондоном.

— Вот ты видел мир, Фрэнк. Тебе какой город больше всего нравится?

— Гонконг. Капитальный город. Девочки капитальные.

— Китаянки?

— Китаянки нормальные девочки.

— А Сингапур?

— Нормально. Все чистенько, есть где отдохнуть. Можно хоть на берег сойти после разных там — Индокитай, Филиппины, Индия. Чертовы дыры. Грязь, нищета.

— Я б хотел поплавать, посмотреть все эти страны. На грязь мне наплевать.

— Да брось ты, парень, там смотреть-то не на что. Чертовы дыры и тоска зеленая. Я тебе говорю.

Куан Мэн чувствовал, как приходит конец заветнейшей его мечте, поэтому ему расхотелось говорить о морской жизни.

Брели из бара в бар. Фрэнк сказал, что неплохо бы к проституткам сходить, но Куан Мэн отказался. Заявил, что ему никогда не нравилось за деньги. Фрэнк не уговаривал. Распростились. А причина была в Люси. Куан Мэн ни о ком другом даже подумать не мог.

Он в одиночестве пошел домой, довольный тем, как пустынно и тихо на улицах. Пробежала собака, ему пришло в голову, что он становится и сам похож на тощего бездомного пса, шныряющего среди мусора и воющего на луну. Вой гулко разносился по ночным улицам.

Все время с самого утра Куан Мэн провел в одиночестве. Пляж заполняла воскресная толпа — целые семьи, выбравшиеся на природу, шайки мальчишек, стайки девушек, влюбленные парочки. Он побродил по пляжу, обходя простертые тела, как футболист, ведущий мяч, прислушиваясь к смеху и шуму, перехватывая иногда обрывки разговоров. Ему и раньше случалось бывать одному, но теперь все было по-другому. Теперь он был одинок.

Поплавал, вышел на берег и растянулся на песке, но и плавание не доставило ему удовольствия. Он не переставал ощущать какую-то скованность и не мог свободно отдаться воде.

Когда он сел в автобус и поехал в город, солнце уже протянуло удлиненные тени деревьев. Куан Мэн еще раз посмотрел на небо и на море: вода приобрела темно-серый, металлический оттенок. Как металл, но он не мог сообразить какой. Небо окрасилось в пурпур и охру — печальная яркость заката.

В домах зажигались огни. Неожиданно и сразу зажглось уличное освещение, включенное далекой рукой на распределительном пульте. Когда автобус въехал в город, была уже настоящая ночь.

Куан Мэн зашел в закусочную. Он механически жевал поставленную перед ним еду, не чувствуя ее вкуса. Потом зашел в бар, где еще ни разу не был. Выпил пива. Пиво тоже не оказало своего обычного действия. Ничто не действовало — он приобрел иммунитет против всего.

Он вышел на затихающие ночные улицы и медленно зашагал по направлению к Эспланаде. Корабли были далекими — как всегда. А он был одинок. Он был одинок весь день. Он ни с кем не разговаривал. За целый день он не сказал ни слова никому. Он чувствовал себя плоским, как море перед ним. Безвкусным, как пиво, выпитое перед этим.

Куан Мэн долго простоял на Эспланаде, пока решение не созрело окончательно в его уме и он не отправился искать такси.

Тихо поднялся по лестнице и негромко постучался в дверь к Люси. Он застыл в ожидании, не смея даже дышать. А если ее дома нет? А если она не одна? Даже мысль об этой возможности не коробила его больше. Самолюбие перестало терзать его. Он все продумал.

Люси открыла дверь — заспанная, протирая глаза.

— Зачем ты пришел? — В ее голосе не было никакой злости. Не так, как в прошлый раз. — Очень поздно, Мэн.

Она разглядывала его, стоя в освещенном прямоугольнике дверного проема. Ее тень падала на Куан Мэна.

— Можно мне войти, Люси? Ну пожалуйста! Мне с тобой нужно поговорить, осторожно попросил он.

Их окружал неясный свет лестничной площадки. Мягкость поздней, темной ночи.

Люси чуть поколебалась, кивнула. Куан Мэн вошел в квартиру. Люси закрыла дверь и жестом пригласила его сесть в кресло. Куан Мэн сел. Всем своим существом впитывал он в себя уютную, обжитую привычность обстановки. Люси придвинула второе кресло и села напротив него. Куан Мэн впитывал в себя очертания ее тела, живого, беззащитного, теплого со сна, неплотно прикрытого легким халатиком. Впервые за этот долгий день ожили его чувства и вернулась способность к восприятию. Он больше не был плоским, жизнь наполнила его — и он все вбирал в себя Люси, ее комнату, ее вещи. Дневная омертвелость покидала его.