Го Босен Array - Современная проза Сингапура

— Просто так. Смешное вспомнил. Извини.

— Да я ничего.

— Извини.

Куан Мэну было стыдно за то, что он посмеялся над ней. Неплохая же девчонка. Довольно привлекательная. Особенно когда снимает очки. Без очков ее глаза смотрят с какой-то нежностью, будто даже зовут. Так всегда бывает с близорукими, но все равно кажется, будто она такая слабая и нежная, что ее хочется защитить. И Люси бывала беззащитной, вдруг вспомнил он, а беззащитной и нежной — нет. У Люси не было этой нежности. У Анны есть.

— Ты бывал на Восточном берегу, Мэн?

— Ни разу.

— Мне бы очень хотелось. Говорят, там так красиво. Может быть, и съезжу в следующие школьные каникулы.

— Здесь тоже красиво.

— Все равно, говорят, Куантан лучше. Интересней. Подлинная малайская атмосфера. И там водятся гигантские черепахи, и они откладывают яйца прямо на пляже.

— Я думаю, на это ни к чему смотреть. Это, знаешь, дело такое…

Анна засмеялась, вопросительно всматриваясь в него близорукими глазами.

— Ну что, не правда, что ли? Откладывать яйца все равно что ребенка производить.

Анна опять засмеялась. Куан Мэн понял, и ему самому стало смешно.

— Ну, рожать детей, я хотел сказать.

Не так уж и оговорился, подумал он. Тоже, наверно, больно. Он часто думал, что курам больно нестись — яйца такие большие по сравнению с курицей.

— Ты хотел бы путешествовать, Мэн?

— Очень.

— А куда?

— А как?

— Ну почему не помечтать…

— Мечтать? На мою зарплату?

— Ну а почему? Может, через много лет…

— А может, через много лет мне будет столько лет, что и думать ни о чем не захочется. Может, у меня будет ревматизм и я даже ходить не смогу.

— Глупенький ты, — сказала она. — И смешной.

Они зашагали по пляжу, надавливая босыми ступнями на сыпучий, горячий песок. Море выбросило много плавника — странные, искореженные формы, обесцвеченные морем почти добела. Анне понравился кусок плавника, похожий на ультрасовременную скульптуру из тех, что всегда изображают в книгах по искусству.

— Для икебаны, — объяснила она.

Пристроит ее дома к вазе с цветами.

Дошли до болота, где росли мангровые деревья, и повернули назад. Воздушные корни мангровых зарослей, изгибаясь, почти касались песка и переплетались, как прутья клетки.

Хок Лай и Сесилия увлеченно обнимались. При виде Анны и Куан Мэна Хок Лай поспешил убрать руку с толстых ляжек Сесилии. Сесилия быстро отодвинулась.

— Извините, помешали, — не утерпел Куан Мэн.

— Вечно все портите, — засмеялся Хок Лай.

И не проймешь его, толстокожего, подумал Куан Мэн. Сесилия захихикала, округляя глаза, как яблочки, — кокетничала.

Девушки распаковали еду, роздали картонные тарелки, которые Хок Лай купил в Сингапуре вместе с завтраком. После еды Куан Мэн выкопал яму в песке, аккуратно зарыл остатки пищи и бумажки и тщательно вымыл жирные руки морской водой с песком.

Захотелось спать. Хок Лай и Сесилия устроились на надувном матрасе, свернувшись, как близнецы в материнской утробе. Куан Мэн лежал на спине, глядя на висячие ветки казуарины. Тонкие и длинные, как волосы. У Люси такие волосы. Что-то кольнуло его. Здоровенный москит. Куан Мэн с силой прихлопнул его ладонью. На ладони остались черноватый труп москита и пятнышко крови. Чьей крови? Хок Лая? Сесилии? Анны? Одной из европейских девушек в бикини? В любом случае она смешалась и с его кровью. Все люди братья по крови. Он вытер ладонь о песок.

Куан Мэн задремал и даже начал видеть сон о песке, об огромной пустыне. Он шейх, он путешествует со своим гаремом. Простой сон. Он проснулся и увидел, что Анна смотрит на него. Анна улыбнулась.

— С возвращением в жизнь. Тебе приснился сон?

— Ага.

— Интересно. Я догадалась, что тебе что-то снится.

— А ты не спала?

— Подремала чуть-чуть. А что тебе снилось?

— Не знаешь? Ты же смотрела на меня!

— Вот глупый! Как я могу увидеть твой сон?

— Не знаю.

— Так что тебе приснилось?

— Да ерунда всякая. Пустыня.

— Пустыня?

— Пустыня.

Проснулись Сесилия и Хок Лай. Не успев протереть глаза как следует, Хок Лай стал звать всех окунуться.

Они долго плавали. Потом обсыхали на берегу, одевались, собирали вещи. Надвигался вечер.

Ехать обратно неинтересно — все уже было известно наперед. К Джохор-Бару подъехали уже в полной темноте, рассекаемой только фарами встречных машин. Хок Лай затормозил у киоска и купил последний номер «Плейбоя» — в Сингапуре этот журнал был запрещен как порнография. Проехали Перешеек. Да, все было известно наперед.

Потянулась пустая череда дней. Куан Мэну бывало трудно войти в тягомотину рабочего ритма после воскресной или просто вечерней выпивки. Не то чтобы он не смирился с такой жизнью. Но смириться и даже жить этой жизнью, потому что нет выхода, — это одно, а вот думать, что живешь, как надо, — совсем другое. Вот если б только знать, как надо.

Каждый понедельник и каждое утро каждого следующего дня Куан Мэну приходилось делать над собой сознательное усилие. Он приходил на работу готовый провести целый день по чужой воле — от него и от таких, как он, собственной воли не требовалось. Считается, что человеку легче, если ему не нужно принимать самостоятельных решений. Но если человек по должности обязан, не размышляя, все время выполнять чужие решения, тогда его жизнь превращается в тягучее существование, лишенное творческого начала.

Наконец наступал вечер, и Куан Мэну приходилось принимать решения, но увы, единственное, что он мог самостоятельно решить, было — куда пойти и чем заняться. Так куда же пойти? Так что же делать? Ничего нового. В общем-то, то же, что и в рабочие часы, когда ничего не нужно было решать. Хоть бы случилось что-то такое, что перевернуло бы ему душу, наполнило бы смыслом его жизнь, дало бы ему возможность найти себя. А так — так можно только тыркаться. А если ничего в его жизни так и не произойдет? Он знает их, знает людей, с которыми ни разу в жизни ничего не случилось. Судьба? Верить в судьбу в наше время? В его возрасте?

Иногда он задумывался над смыслом жизни. Звучит банально. И все-таки иногда он сидел один в баре или никак не мог заснуть поздно ночью, прислушивался к шуму редких в эти часы машин, к перекликающемуся лаю и подвыванию ночных собак.

Ему всегда говорили, что в жизни должен быть смысл, иначе рождение человека, его формирование, его существование было бы нестерпимо бренным, было бы нелепым. Куан Мэн не рвался ни к богатству, ни к работе поинтересней, хотя он, конечно, не отказался бы заменить свою нынешнюю тягомотину чем-нибудь интересным и стоящим; ему вообще ничего особенно и не хотелось — просто суметь бы найти хоть какой-нибудь смысл в жизни, в той, какая есть, со всем, что в ней хорошего и плохого. Только к этому он рвался, но не знал, как это сделать. Что-то говорило ему, что есть какой-то смысл во всем, что можно добиться удовлетворения от жизни. Он чувствовал, что ответ надо искать не в книгах, не в пьянстве, ни в чем из известного ему. Он понимал одно — он ничего не понимает.