Юрий Арабов - Орлеан

– По-моему, ты не готов к встрече со Стариком, – сказал Борис.

– Я готов, – ответил молодой человек. – Хотя стариков не люблю.

Он мрачно поглядел на старинные пушки, которые стояли по периметру площади. Читал где-то, что все они были захвачены у Наполеона. Внезапно что-то кольнуло в сердце. Пронеслось подозрение, что его, молодого бизнесмена цветущих лет, привяжут к жерлу цепями и выстрелят ядром, поворотив дуло на Запад.

– Нет, – вздохнул Рейнштейн. – Ты не готов к встрече со Стариком…

Они вошли в прямоугольный каменный дом, бывшее здание Сената, которое показалось молодому человеку более современным, чем всё остальное. У входа часовой снова попросил у них пропуск и, ни слова не сказав, пропустил внутрь.

Молодой человек поднял голову вверх и посмотрел на потолок. Он был высок и недосягаем. Они поднялись по широкой лестнице на третий этаж, прошли по коридору до закрытой двери, где стоял еще один часовой. Что-то подсказало молодому человеку, что он был не русский, как и два других. Бегло взглянув на пропуск и партийный билет Бориса, он пропустил их в большую комнату, а точнее, в залу.

Окна были занавешены белым коленкором и мадаполамом. В зале кипела работа. Трещал телеграф. За многочисленными столиками сидели сильно озабоченные люди, в основном женщины закатных лет, и делали вид, что работают. К ним подошла низкорослая горбунья с короткой шаркающей ногой.

– Это мы, Мария Игнатьевна, – сказал ей Рейнштейн по-русски.

– Как о вас доложить? – спросила горбунья, не здороваясь.

– Скажите, что пришел доктор Арманд Хаммер из дружественной Америки, – объяснил ей Борис.

Горбунья бегло осмотрела молодого человека с ног до головы. Повернулась и пошла в кабинет, таща за собой шаркающую ногу.

– Это кто? – прошептал молодой человек со страхом.

Он не любил горбунов с детства, считая, что они его сглазят и произведут частичный разор в делах.

– Мария Игнатьевна Гляссер, личный секретарь Старика… Ты в Бога веришь?

– Нет, – сказал молодой человек.

– Тогда помолись тому, в кого ты не веришь, – посоветовал ему Рейнштейн.

– Можете войти… Владимир Ильич вас ждут, – сказала Гляссер, выйдя из кабинета.

Молодой человек тоскливо оглянулся. Встретился с глазами Бориса и понял, что тот с ним не пойдет.

На негнущихся ногах переступил дубовый порог…

За массивным письменным столом сидел очень бледный человек с короткой монгольской бородкой. Увидев гостя, он медленно встал, то ли нехотя, то ли оттого, что каждое движение давалось ему с некоторым трудом. Он был одет в темно-серый полотняный костюм; белая рубашка с отложным воротником резко контрастировала с черным галстуком, слегка съехавшим набок.

– Вы в самом деле доктор? – спросил он на английском, не слишком хорошем по произношению, и внимательно посмотрел посетителю в глаза.

– Да, naturally, – ответил по-русски молодой человек, потому что за три месяца, проведенных в России, успел выучить целых два слова, которые дались ему не совсем легко: «да» и «нет».

– Гм… – задумчиво пробормотал хозяин кабинета. – И кого же вы успели вылечить?

– Никого, – сказал доктор на английском. – Лечу не я, а моя спиртовая настойка, выполненная по весьма оригинальной рецептуре. А вы что, больны?

Ленин не ответил. Он бегло подал американцу руку и широким жестом пригласил присесть в глубокое кожаное кресло. Рука его была влажноватой, мягкой.

Молодой человек, присев, как будто провалился в черную дыру. Старик не был высокого роста, но тут сделался великаном, так что доктор даже не доставал ему до паха.

– Спиртовая настойка… Гм. Но ведь в Америке сухой закон? – поинтересовался Ильич бесцветным ровным голосом, присыпая легким песочком глубокую и опасную яму.

И здесь в голове доктора Хаммера всплыло странное, подслушанное на улице слово: амба – пропал! Вождь мирового пролетариата расколол его с первой попытки даже не молотком, не специальными щипцами для орехов, а голой влажной рукой, проникнув в ноу-хау, в святая святых прежней коммерческой жизни.

– Сухой закон. Определенно. Спору нет, – подтвердил молодой человек, приняв мгновенное решение идти напролом. – И это очень прискорбно. Именно из-за сухого закона в Америке и не происходит пока социалистической революции, которая давно назрела. Но ведь в России не так, верно?

– Гм… – Ильич потер задумчиво подбородок. – Гм… Можно ли вас понять, что революция произошла у нас оттого, что мы споили русский народ?

– Можно, – ответил молодой человек. – Но я так не думаю.

– А что вы думаете? – спросил Ленин, уточняя позицию гостя.

– Я вообще не привык думать. Я коммунист по своим убеждениям и думать мне необязательно. А что думаете вы?

– У меня с головой что-то, – ответил Владимир Ильич, уходя от ответа. – Бессонница и временами сильные боли.

– Это поправимо. Наша настойка делает чудеса… Мы… В общем, голову мы изменим. А за остальное я не ручаюсь.

Во время этого короткого разговора молодой человек сидел в кресле ни жив ни мертв. Со Стариком, который годился ему в отцы, он разговаривал столь вольно, что его давно уже должны были вытолкать в шею. Однако Ленин почему-то медлил.

Он стоял над столом, заваленным книгами и газетами, упершись в края руками, и в большой голове его ворочалась неизвестная ему самому мысль. Газеты были в основном иностранные, по большей части немецкие, и на этом основании молодой человек сделал вывод, что хозяина кабинета почти не интересует советская пресса. Книги также лежали везде: на ковре, на подоконнике, в углах и на шкафу. Только на потолке их не наблюдалось, потому что закон всемирного тяготения не был пока отменен советской властью. В кадке стояла пыльная зеленая пальма. Рядом с отрывным календарем чернело бронзовое пресс-папье, изображавшее голову сеттера.

Набравшись наглости, доктор Хаммер схватил наугад одну из книг и открыл титульную страницу. Это были «Половые извращения и эксцессы. Том 2». Ленин тем временем пришел к какому-то определенному решению. Накрутив вертушку, он сказал по-русски в трубку:

– Голубушка, соедините меня с Львом Давидовичем.

Некоторое время трубка молчала, транслируя лишь помехи и трески на линии. Потом явственно раздался короткий выстрел.

– Троцкий на проводе, – сухо ответили в трубку.

– Лев Давидович, я хочу посоветоваться с вами по одному архиважному вопросу… У вас что, стреляют?

Трубка некоторое время молчала.

– Прошу говорить по существу, Владимир Ильич, – еще более холодно заметил Лев Давидович, что-то пережевывая и, по-видимому, прикрывая микрофон рукой.

– Может быть, мне позвонить чуточку позже?

– Позже я буду еще более занят, – сказал Троцкий, и в голосе его зазвенела холодная сталь. – Что вам нужно?