Наталья Земскова - Детородный возраст

– Thank you. I am from Germany and I haven’t seen for ages so pretty woman.

– Thank you very much… You are very lovely.

– Bye-bye…

Подошел Кириллов со смеющимися глазами:

– Вы знаете английский?

– На таком уровне – да.

– И чего ему надо?

– Познакомиться хотел. Сказал, что в своей Германии… Ну, в общем, неважно.

– Не видел таких красивых женщин?

– Да, сказал.

– Ну, в Германии-то да… Я когда первый раз был, обалдел. А в Испании всё по-другому.

– Женщины красивые?

– Ну, не то чтобы очень красивые, а выразительные, особенные, хотя часто с неправильными чертами лица. Они все смотрят на тебя с подтекстом. А наши – спешат в магазин, в детский сад…

– Да, похоже. Так, у вас день рождения. Ничего не знаю о вашей жизни, но, возможно, мой подарок будет кстати. Держите.

Кириллов развернул сувенирные часы, долго вертел их в руках, как ребенок.

– Здорово. Повешу над кроватью и буду сверять по ним жизнь.

Вскочил и начал приспосабливать на стену:

– Пусть повисят пока здесь, вы не против?

Она пожала плечами и начала раскапывать вилкой фруктовый салат. На стол принесли всякой всячины, они оба задумались, в какой последовательности всё это едят, но Кириллов тут же предложил есть всё и разом.

Ей стало смешно и легко, но легко по-другому, иначе, чем с Валерой. Она расслабилась и долго смотрела на проплывающие берега и на скользящих официантов. Воображение вдруг переместило ее в прежнюю Россию, которая осталась разве что где-то в рассказах Бунина.

– О чем вы думаете? – спросил Кириллов.

– Вы не поверите – почему-то о Бунине. Что-то здесь есть от России времен ее расцвета и крушения.

– А, гимназистки, уха из семги, «В Стрельну!», «К „Яру“!», Митины любови и церковный звон…

– Это декорации. Как вокруг нас сейчас.

– Да Митя просто счастливец, что застрелился от любви. Так бы убили большевики – без вопросов. Лучше скажите: кто вас назвал Маргаритой?

– Папа. Но не Маргаритой – Ритой. Без всякой связи с Булгаковым.

– Сейчас так девочек не называют.

– Ну, после Булгакова как же можно? Между прочим, мне всегда казалось, что слава романа не соответствует его реальной ценности.

– Возможно. А вот оделись вы неправильно.

– Почему?

– На палубе вам будет холодно, а так бы поднялись. Я тут захватил кое-что, примерьте.

– Давайте-давайте, поднимемся.

Она легко набросила на свой «японский» наряд спортивную куртку Кириллова, и они вышли наверх. Говорить сразу расхотелось, хотелось искать глазами линию горизонта, подставлять лицо ветру и ждать появления Кронштадта.

– Мне бы в голову не пришло ехать туда в ресторане, – рассмеялась она и направилась к носу корабля. – Как Емеля на печи.

– А мне – пришло. Время от времени я на редкость точно соображаю. Главное, нестандартно.

– А вы всегда так празднуете день рождения?

– Нет, не всегда. Я их не праздную. Не праздновал давненько. Пару раз как-то собирались с друзьями на даче, но там сейчас живет мама – не хочется ее беспокоить. А вы?

– А у меня традиционно: табун гостей, гора посуды.

В Кронштадте начал накрапывать дождь, но они всё же прогулялись по набережной, Кириллов всё время рассказывал милые и забавные пустяки. И она что-то рассказывала. Он перебивал, они смеялись. А назад теплоход вернулся так быстро, что они едва успели покончить с десертом и даже не выпили кофе.

– Зайдем куда-нибудь еще? – спросил Кириллов.

– Конечно, нет. Домой, и срочно.

В такси они молчали, а когда прощались у подъезда, Реутова тихо проговорила:

– Не знаю, зачем вам это было нужно. Но мне понравилось, спасибо.

Кажется, он ничего не сказал – только очень внимательно и долго посмотрел, кивнул два раза, и она взялась за ручку двери.

Квартира без Валеры показалась неуютной и хмурой, прожитый день из нее виделся длиннющим и одновременно мгновенным, а настроение после него – непонятным.

…Проснулась среди ночи, поняла, что вряд ли уже уснет, и отправилась на кухню выпить чаю. На кухне сто лет стояло кресло, которое они с Валерой никак не могли выбросить. Глубокое, на низких ножках, потертое во всех местах, оно было чем-то вроде старого друга. Пару раз обивку его перетягивали, а однажды Маргарита купила в дополнение к нему абажур, и теперь это кресло под абажуром было самым удобным для размышлений местом.

Она угнездилась в нем, положив ноги на стул, и принялась переваривать минувшую поездку. Во-первых, она молодец, что сразу выбрала нужный тон – дружеский. Не играла, не кокетничала, не дулась, не пыталась быть любезной, а разговаривала так, как, скажем, стала бы разговаривать с Колей Толстобровом. Дружба – альтернатива любви и разным прочим глупостям. Хочешь пресечь ухаживания – начинай с человеком дружить. Во-вторых, ей понравилось, как вел себя Кириллов, – главное, не был навязчив. И, в-третьих, сама поездка была интересной. Что он сейчас делает, этот Кириллов? Спит. Читает. Глядит в телевизор. Она ведь ничего-ничего о нем не знает. Где и с кем он живет, с кем дружит и дружит ли вообще? Сказал про дачу и про маму – и как-то странно это прозвучало, будто у таких, как он, не может быть ни мам, ни дач.

Ей надоело думать про Кириллова, чай был выпит, но из кресла вставать не хотелось, хотелось не двигаться и плыть среди ночи, которая всегда что-то обещала, но обещаний никогда не выполняла. Подумав, она все-таки решила завтра ехать к Светке. Вдруг что-то случилось? Да если даже не случилось – когда еще выберется? Ладно, выспится и поедет.

Но спала плохо: странное возбуждение не давало расслабиться и отпустить этот день с его огнями, волнами, взглядами, разговорами. Пару раз она даже вставала, зачем-то шла на кухню, ложилась снова, а утром соседи справа начали колотить и сверлить во все стены, и ей ничего не оставалось, как собраться и ехать.

Заскочила на рыночек купить фруктов и рыбы и часа через три сигналила в Светкины ворота, любуясь ладным коттеджем из желтого кирпича, с синей крышей, утопавшим в роскошной зелени.

– Ну, слава богу. Где Валерка?

– В Москве. Слушай, мы сто лет не виделись.

– Ага. Сейчас прибудет Эльза.

Всякий раз, когда они встречались, Маргарита удивлялась, что школьная подруга совсем не меняется. Те же рыжие волосы, стремительная походка, тот же проницательный взгляд и непременные цветастые балахоны. Светка была художником-модельером и шила чудные наряды, но Маргарите всегда казалось, что это не совсем ее, и она могла бы быть, ну, скажем, отличным администратором или хозяйкой гостиницы. Но Светлана была уверена, что со временем создаст собственный бренд и вполне сможет конкурировать со Зверевым и Юдашкиным.

Они прошли в ухоженную кухню, а через нее – на открытую веранду, выходящую в заросший сад.