Кормак Маккарти - Кровавый меридиан

Глэнтон забарабанил в дверь, она открылась, и из неё выглянул подросток. Появилась женщина, посмотрела на них и скрылась за дверью. В конце концов вышел мужчина и открыл ворота. Немного навеселе, он придерживал ворота, пока всадники один за другим въезжали на маленький, залитый водой двор, а потом закрыл за ними.

Наутро дождь перестал, и они появились на улицах — вонючие, в лохмотьях, с украшениями из человеческих органов, как каннибалы. С огромными пистолетами за поясом и мерзкими шкурами с глубоко въевшимися пятнами крови, сажи и пороховой копоти на плечах. Выглянуло солнце, на них уставились стоявшие на коленях старухи с вёдрами и тряпками, которые мыли камни перед входом в лавки, а лавочники, выставлявшие товар, насторожённо кивали, приветствуя необычных клиентов. Те стояли, хлопая глазами, перед дверьми, за которыми в маленьких клетках из ракитовых прутьев сидели зяблики и беспокойно кричали стоявшие на одной ноге наглые зелёные попугаи. Там были ristras [149] Связки (исп.) . сушёных фруктов и перца, гроздья оловянной посуды, покачивавшиеся, как музыкальные подвески, и бурдюки с пульке, которые свисали с балок, как раздувшиеся свиньи на живодёрне. Кого-то послали за стаканами. Появился скрипач, он пристроился, сгорбившись, на каменном порожке и запиликал какой-то мавританский народный мотивчик, а все проходившие мимо по своим утренним делам не могли оторвать глаз от этих бледнолицых тошнотворных гигантов.

К полудню они обнаружили кабачок, принадлежавший некоему Фрэнку Кэрроллу, дешёвый ресторанчик, устроенный в бывшей конюшне, где двери были распахнуты настежь на улицу, потому что другого освещения не было. Скрипач, который, казалось, был исполнен великой печали, последовал за ними и занял позицию сразу за порогом, откуда ему было видно, как чужеземцы пьют и с треском выкладывают на стол золотые дублоны. В дверях грелся на солнце какой-то старик, он наклонялся со слуховой трубкой из козьего рога, прислушиваясь к нарастающему в кабачке гулу, и всё время согласно кивал, хотя на понятном ему языке не было сказано ни слова.

Давно следивший за музыкантом судья подозвал его и бросил монету, которая со звоном покатилась по камням. Скрипач быстро рассмотрел её на свет, будто она могла оказаться негодной, сунул в складки одежды, пристроил под подбородком инструмент и заиграл мелодию, которая устарела у шутов Испании ещё пару сотен лет назад. Судья вышел в залитый солнцем дверной проём и с такой необычной точностью исполнил на камнях несколько па, что они со скрипачом казались пришлыми менестрелями, случайно встретившимися в средневековом городишке. Сняв шляпу, судья отвесил поклон паре дам, которые перешли на другую сторону улицы, чтобы не приближаться к ресторанчику, и, выделывая семенящими ножками немыслимые пируэты, налил пульке из своего стакана в слуховую трубку старика. Тот быстро заткнул трубку большим пальцем, прочистил ухо, осторожно держа трубку перед собой, и стал пить.

С наступлением темноты на улицах было полно напившихся до одурения, они покачивались, сквернословили и устраивали безбожные развлечения, паля из пистолетов по церковным колоколам и заставляя их звенеть, пока не вышел священник, неся перед собой распятие с Христом, и не начал увещевать их, произнося нараспев что-то на латыни. Его побили тут же на улице, непристойно тыкая пистолетами, он лежал на земле, сжимая распятие, а американцы бросали ему золотые монеты. Поднявшись, он счёл ниже своего достоинства подбирать золото, подождал, пока его соберут прибежавшие ребятишки, и велел отдать всё ему, а варвары, улюлюкая, подняли за него тост.

Зеваки разошлись, и узкая улочка опустела. Некоторые американцы забрели в холодную воду речки; поплескавшись там, мокрые с головы до ног, вылезли на улицу и стояли в тусклом свете фонарей тёмными курящимися апокалиптическими фигурами. Ночь была холодная, они брели, окутанные паром, по мостовым городка, как сказочные чудища, под снова припустившим дождём.

На следующий день в городке праздновали Лас-Анимас — День поминовения усопших, и на улицах появилась процессия — лошадь везла телегу с грубой фигурой Христа на заляпанном старом катафалке. За ним плотной группой следовали благочестивые миряне, а впереди шёл священник, который звонил в маленький колокольчик. Шествие замыкали одетые в чёрное босоногие монахи со скипетрами из травы в руках. Мимо, покачиваясь, проплывал Христос, незамысловатая фигурка из соломы с головой и ногами, выструганными из дерева. На нём был венец из горного тёрна, на лбу нарисованы капли крови, а на рассохшихся деревянных щеках — голубые слёзы. Местные жители становились на колени и осеняли себя крёстным знамением, некоторые подходили к повозке, дотрагивались до одеяния фигуры и целовали кончики пальцев. Шествие скорбно двигалось по улицам, а маленькие дети сидели в дверях, смакуя сласти в форме черепов [150] День мёртвых (поминовения усопших) — традиционный праздник коренных жителей Латинской Америки, когда души усопших якобы возвращаются в свои дома; сласти в форме черепов — один из непременных его атрибутов. и глазея на процессию и на дождь.

Судья сидел в баре один. Он тоже смотрел на дождь крошечными глазками на огромном безволосом лице. Потом набил карманы конфетками-черепами, уселся у двери и стал предлагать их детям, проходившим по тротуару под навесом, но они шарахались от него, как маленькие лошадки.

Вечером местные жители группами стали спускаться с кладбища на склоне холма, а позже, когда стемнело, при свете свечей или светильников вышли из домов и направились в церковь на молитву. Почти всем на пути попадались кучки обалдевших от выпивки американцев, эти чумазые пришельцы дурашливо снимали шляпы, ухмылялись, спотыкались и делали непристойные предложения молодым девицам. С наступлением сумерек Кэрролл закрыл было своё убогое заведение, но потом открыл вновь, боясь, что ему выломают дверь. Когда стемнело, появилась группа всадников, направлявшихся в Калифорнию. Все они чуть не падали от усталости, но через час снова отправились в путь. К полуночи, когда души мёртвых якобы снова появляются среди живых, охотники за скальпами опять горланили на улицах и палили из пистолетов. Им всё было нипочём — и дождь, и смерть; бесчинства продолжались, то вспыхивая, то угасая, до самого рассвета.

К полудню следующего дня на Глэнтона что-то нашло с перепоя, и он, обезумевший и растрёпанный, вышел, пошатываясь, во дворик и открыл огонь из револьверов. Во второй половине дня он уже лежал, привязанный к койке, словно буйный помешанный, а судья сидел рядом, прикладывая мокрые тряпки к воспалённому лбу, и тихо его увещевал. Снаружи на крутых холмах разносились громкие крики. Пропала маленькая девочка, и группы горожан отправились на поиски к шахтам. Через некоторое время Глэнтон заснул; судья поднялся и вышел.