Дмитрий Вересов - Дети белых ночей

Пономарев прыгнул первым. А потом протянул обеим девчонкам руки. Все получилось просто. И никакого экстрима.

Было часов пять утра. Их класс уже вернулся из заплыва до Ладоги и обратно. По дороге на теплоходике была станцована сотня медляков, выпито из пластмассовых стаканчиков море «отвертки». Все эмоции были растрачены. Все общие воспоминания перебраны. Выжатые как лимоны и даже, кажется, постаревшие за эту безумную ночь, все они, наконец, распрощались друг с другом, обнимаясь и целуясь на манер американских тинейджерских сериалов. И только самые неразлучные все еще никак не хотели расходиться.

Теперь все они умещались на скамейке, сокрытой от посторонних глаз густыми кустами. Да никаких посторонних глаз вроде бы и не было. И как это только им пришла в голову такая чудесная мысль – забраться в закрытый на ночь Летний сад?

Скамейка была использована максимально практично. Сидели и на спинке, и внизу.

Пономарев втиснулся между ребятами и усадил себе на колени Кристину.

– А я уеду. Послезавтра. Завтра спать буду весь день. Ни за что не останусь в городе. Что лето-то пропускать? Год впереди тяжелый. Буду на даче готовиться. Утречком часиков в шесть буду вставать. Сначала в озере купаться. Потом бегать в лесу. А потом уже – заниматься. Я пока к этим, к школьным, экзаменам готовилась, на два килограмма потолстела. И окно не открыть – такое душилово на Московском. Кошмар.

– А у меня хорошо. Перед окнами сирень. Трава по пояс. Первый этаж. Если руки домиком сделать, то кажется, что на даче.

– А руки-то зачем домиком делать. Крыша, что ли?

– Да нет. Просто чтоб дома вокруг не видны были.

– А ты куда будешь поступать?

– В медицинский.

– Да ну... Гадость какая. И платят мало.

– Да почему гадость-то? Небось, сам когда болеешь, врачей вызываешь, а не электриков.

– А я, блин, все думаю, что это за маршрутка такая по городу ездит – «ноль-три»? Никак маршрут не просчитать. То там, то здесь.

– Я на «скорой» не хочу. Собачья работа. Я на третьем курсе специализацию возьму. Пластическим хирургом стану.

– К тому времени все мы хорошенько поистаскаемся. И все к тебе придем делать подтяжку,– оптимистично сказал Пономарев, придирчиво оглядывая Кристину.– Некоторым, кстати, я бы уже рекомендовал.

– Тебе, Пономарев, как убогому, все сделают первому и бесплатно,– сказала Саня.– На твоей морде Оля как раз руку и набьет. Будешь служить науке.

– Нет, Саня,– серьезно ответила Кристина.– Я против экспериментов на животных.

Они засмеялись. А Пономарев оскорбленно передернул плечами и стал смотреть в сторону.

– Хм, Пономарев, держись. Во попал...– проявил мужскую солидарность коротышка Парецкий.– На свадьбу-то нас пригласить не забудете?

– Если она состоится, конечно.– Кристина взбалмошно вскинула бровь.

– Да куды ты денесся! – Парецкий доброжелательно похлопал ее по плечу.

– А я замуж никогда не выйду,– спокойно сказала Саня, глядя вверх, на листья деревьев.

– Чего это ты, Сашка? Кто бы говорил, вообще...– усмехнулась Нина и крикнула, не оборачиваясь: – Вовк! Вы тут самое интресное пропустите с вашей лирикой!

Ей не ответили.

Сима Иванцова и Вова Вертлиб стояли в десяти шагах от скамейки. Под кленом. Нина посмотрела и махнула рукой.

– Нехай наговорятся,– и добавила: – В последний раз.

– Да? Ну ты даешь... Не боишься?

– Да чего бояться-то? Нет. Я для него все равно что дрессировщица. А он кобель. Так что ж ему, с сучкой не дам понюхаться, что ли?

– Это еще большой вопрос, Нинель, кто из вас сучка...– вполголоса попытался урезонить ее Макс.– Я бы воздержался от аналогий.

– Вот и воздержись. Воздержание облагораживает,– отрезала Нина.

Невысокая плотненькая Симочка смотрела на черную кору клена и сосредоточенно отрывала от нее кусочки. Глаза у нее были как зеленые виноградины, в абсолютно прямых черных ресницах с пшеничными наконечниками. И все у нее было таким же прямолинейным, как стрельчатые ресницы,– мысли, стремление к правде, жизненные идеалы и бестактные слова.

Вертлиб смотрел на нее с сожалением. Она тоньше, возвышенней и ближе ему, чем Нина. Но лучше им расстаться на выпускном и писать друг другу длинные письма по электронной почте. Ведь все равно они с Ниной уедут отсюда в Америку. У Нины там родственники. Может быть, когда-нибудь, совершенно неожиданно для себя и Нины, он все-таки создаст что-то гениальное, а не просто торговые комплексы, о перспективности которых все время говорит Нина. И тогда ему не стыдно будет вернуться.

Но только он об этом подумал, как опять стало тяжело на душе от предчувствия того усилия, которое надо будет совершить.

У Симы была особая манера говорить. И она всегда вызывала в нем противоречивые чувства. Когда они были наедине, он не обращал на это внимания. Но когда появлялся кто-то третий, ему становилось неудобно. А неудобство он ощущал кожей. Его просто ломало. Она говорила, как будто читала нараспев стихи, как поэтесса в экстазе. Белла Ахмадулина. И концы ее фраз зависали с неправдоподобной интонацией, как пророчества Кассандры. Эта манера проявлялась только тогда, когда она говорила о сокровенном – своем или Володькином. А в остальном она была совершенно нормальной. Веселой и компанейской. И даже следа этой распевности не прослеживалось.

– Я не понимаю, Володька. Как же ты собираешься жизнь провести с человеком, который тебя абсолютно не понимает? Мне кажется, это так ясно. Ведь она же о тебе ничего не знает. И мне это так странно.– Сима говорила убежденно, но при этом у нее временами пропадал голос, потому что обида сжимала горло. И чуть странно двигались бледные тонкие губы. Только усилием воли она не позволяла им расползтись уголками книзу.– Мне казалось, что вот мы-то как раз с тобой прекрасно понимаем друг друга. Столько сил было потрачено, ты же не мог этого забыть, на то, чтобы сверить все наши слова, что это значит вот это. Мне кажется, ты сам не понимаешь, что так ты угробишь свою жизнь. Просто угробишь... Будешь есть, спать и работать в каком-нибудь американском офисе. Тоска...

– Ну, до американского офиса еще столько всего надо сделать... Сим... Все не так. Ты говоришь, что она меня не понимает. А мне не надо, чтобы она меня понимала. Мне трудно объяснить... Ну, это... Не знаю... Она делает меня... Ну, вот как хочешь к этому относись, но она делает меня нормальным человеком. Ты делаешь меня больным! Ну не смотри на меня так, Симка! Ну мы же договаривались – только правду. Я только недавно понял – ты холишь во мне те черты, которые сам я в себе ненавижу... Мы не смогли бы жить вместе. Точно тебе говорю.

– Я делаю тебя больным? – Она задохнулась. Но никаких слез себе не позволила. Ей все казалось, что сейчас она, как всегда, его уговорит. Достучится до его сердца.– Я просто люблю твой талант, верю в него и не хочу, чтобы ты подстраивал свой дар под низкопробный спрос. А она именно к этому тебя приведет. Мне больно смотреть, как она отмахивается от тебя именно тогда, когда ты говоришь особенные вещи. Она же примитивная. И тебя хочет обрезать под трафарет. И ты на это согласен? Скажи мне. Да? Ты согласен?