Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

— Ты мой, Севви…

За те годы, что он прожил в Кембридже, Сева выбирался в Лондон не часто. Не пускали бесконечные дела. Но и когда удавалось выбраться, то время в основном съедалось профессиональной занятостью: встречи, конференции, бесконечные библиотечные фонды. И после всего этого скорее хотелось домой, в Кембридж, в лабораторию и к уютной, пышнобёдрой, хозяйственной Суле. Так что на Боба Хоффмана, несмотря на дружеские отношения, просто не оставалось ни времени, ни сил. Правда, пару раз тот оказывался у него в Кембридже, тоже по своим профессиональным делам, но, как назло, всякий раз встретиться не удавалось: ни поговорить без спешки, ни толком выпить, ни повспоминать. Разве что заскочил к ним однажды, предварительно позвонив и застав обоих. Познакомился с Сулой, ну и, как водится: немного сухого «Хереса», кофе и без горячего — так, на гостином столике, всё на западный манер, чинно, пристойно, необременительно. Попутно чуть-чуть всё же вспомнили былые времена. Плюс пара анекдотов. И разбежались. До следующей неопределённости.

А когда узнал, что Ницца здесь, да ещё в фаворе, при счастливой занятости и восходящей славе, то был поражён. И сражён. Наповал. Сволочью себя ощутил. Самым последним гадом. Сбежал, перестав интересоваться прошлой жизнью, той, в которой была она, его Ницца. В первые годы он порой ещё задавал себе вопрос, в коротких перерывах между лабораторией и домом: любит ли он её по-прежнему? Думает ли о ней как о женщине — о его женщине, о которой не думать нельзя? Прощает ли он сам себе, что сделал тогда выбор и оставил её один на один с системой? Теперь же и спрашивать перестал. Но в те годы он отвечал так. Да, любит. Да, думает. И ещё… да, прощает. Так было проще. Так было незаметней страдать. И так лучше для науки, которой он служит. Так распорядилась жизнь.

Ни разу Хоффман в своих редких контактах с ним не решился сообщить новость: ни то, что его бывшая девушка оказалась в Лондоне, ни то, что это он, Боб, вывез её из Вены, что она, Ницца Иконникова, стала Натали Иконниковой-Хоффман. Собирался пару раз, но ёкало где-то, неудобило внутри. Однако прикинул — чёрт его знает, лучше воздержаться всё же, не подвергать риску ни себя, ни её, ни Севу. Сама же Ницца, после того как они с Бобом стали жить вместе, перестала интересоваться Штерингасом, словно не было его в её жизни вовсе. Во всяком случае, виду не показывала, что был. Боб гадал поначалу, слегка психуя: вычеркнула окончательно или тоскует незаметно? Тихо, про себя. И с кем она ночью, отдаваясь ему? С ним, Бобом Хоффманом? Или с ним? С этим…

И просто великодушно терпит, загнанная в угол?

Через полгода после брака волнение поулеглось, и он стал терзать себя реже. Тем более видел, как постепенно начала оживать его жена, особенно после приезда сестёр Харпер. Как погрузилась с головой в новую работу и новую жизнь, и как стремительно у них с этой жизнью стала налаживаться взаимная обратная связь.

К семьдесят пятому, к моменту выхода сборника, Боб был уже вполне спокоен за свою семью, посчитав, что брак его необратим и Сева им больше не помеха. А отбрехаться насчет многолетнего молчания? Отбрешется как-нибудь, отшутится, отобьётся. Скажет, не хотел волновать — у тебя семья, и у меня семья, так уж вышло. И пошутит типа того, что я вас вывез, обоих, так что половина по закону моя. Ну и по совести. И половина та оказалась женской, извини.

Они встретились. Правда, не так, как изначально задумывалось, через пару месяцев после того, как выстрелил роман, а ещё месяцем позже. Но сначала Штерингас набрал номер Боба и спросил. Коротко:

— Ты был в курсе?

— Она моя жена, Сева, — так же конспективно ответил тот. — Уже несколько лет. Извини. Так вышло, — и стал ждать, что тот скажет дальше. Волнения не испытывал, было небольшое неудобство и готовность оборвать разговор, если он покатится не в ту сторону. Но почему-то уверен был, что Сева не станет его пытать. О том, как это могло произойти. Он и не стал. Скорее, диалог у них состоялся беспредметный и прохладный. А на словах осталась небольшая часть:

— Я прочитал её книгу. И Сула прочитала… И… и я хотел бы увидеться, если это возможно, — помолчав, сказал Штерингас. — Если она не против. И ты тоже, конечно же.

— Я — нет, разумеется, — ответил Боб, — а у неё спрошу. Думаю, и она не будет против. Для чего нам, собственно, быть против?

Сева снова помолчал. Затем спросил:

— Ты счастлив, Боб?

— Я очень счастлив, — ответил Хоффман, — в каком-то смысле благодаря тебе. Спасибо, Сева. Так получилось.

— Надеюсь, теперь мы в расчёте? — грустно усмехнулся на том конце профессор. — Никто никому не должен?

Боб не ответил, пропустив невесёлую шутку мимо ушей. Всё это время, пока говорил, думал о том, есть для него опасность в этом разговоре или пронесёт? И что там у Севы на душе. В этой закрытой и непростой системе. И спросил, предугадывая варианты:

— Ты что… хотел бы… дружить? Ну-у… общаться? Или… не хотел бы ничего?

— Знаешь… — немного поразмыслив, внезапно предложил Сева. — Мы с Сулой собираемся в Брайтон, на неделю. В дом тестя. Сейчас там никого. Мы каждый год в январе туда ездим. Отдохнуть от дел, собраться с мыслями и вообще. Морской зимний воздух, раз в год. Хотите, приезжайте на пару дней. Дом большой, удобный. Там и решим — дружить или просто продолжать жить. Каждый сам по себе.

— Знаешь, а идея хорошая, — согласился Боб, мысленно выдохнув, поскольку догадался, что Штерингас разбавил тему Сулой не случайно, — мне нравится. Спрошу у Ниццы, как она к ней отнесется. Но есть загвоздка. Сейчас тут сёстры Харпер. И она вряд ли захочет уехать, пока они в Лондоне. Там ещё Нора с ними, дочка Триш.

— Это ещё лучше, — отреагировал Сева, — вместе с ними и приезжайте. Они замечательные, обе. А мы вас встретим на вокзале.

— Мы на машине, так что просто нужен адрес. Если поедем — я позвоню. О'кей?

Они поехали, все: он с Ниццей, Прис, Триш и одиннадцатилетняя Нора. Ницца, узнав о разговоре мужа со Штерингасом, задумалась. А он следил за тем, как на её лице отражается то, о чём она думает. И понял, что — никак. Она и на самом деле восприняла новость без трепета. Примерно так, как восприняла бы мать совершеннолетнего ребёнка известие о том, что обнаружился бывший муж — алиментщик. Но любопытно всё равно было. Плюс легкое волнение. Самую малость. И если Сева приглашал к сближению, это означало, что он готов смотреть ей в глаза. А значит, ему есть что сказать. Вполне вероятно, что-нибудь осмысленное и разумное. Как всегда. И в той жизни было что жаждать, и в этой найдётся. И ещё. Хотелось взглянуть на его жену. Это было важно. Хотелось разобраться до конца. Наверное, по этой причине и дала согласие, беззаботно пожав плечами через пару минут раздумий и улыбнувшись так, чтобы не напрягать Боба, понимая, что тот на нерве, но тщательно это скрывает: