Фигль-Мигль - Щастье

— Всё-таки, что у вас здесь происходит?

Злобай задумался. Он стоял в коридоре, покачиваясь на каблуках, сосредоточенно и хмуро исследуя какую-то мысль. И так он её поворачивал, и сяк (бежали, бежали по лицу тени, следы усилий), и ни с какого бока она ему не нравилась и всё сильнее пугала.

— Дерьмо, — сказал он наконец. — Происходит дерьмо. Не знает Поганкин местных дел.

— Что ж ты не объяснил?

— Ему объяснять — все равно что дрова в печку подбрасывать. Да и не в заводе у нас друг другу читать морали. — Он рассеянно поискал по карманам. — Появилось у меня такое чувство, будто каждый день — как последний. Неприятное чувство, Разноглазый, и неохота с таким чувством других поучать, что им делать. — В одном из карманов нашлись сигареты. Злобай закурил и то ли потерял нить рассуждений, то ли опомнился. — Сидите здесь, я скоро.

Муха и Жёвка заснули; я вымылся и подтащил к окну стул. Фиговидец устроился боком на подоконнике. Мы смотрели на передвижения граждан по тихой узкой улице. В основном гулял народ с кошёлками — видимо, неподалёку был рынок. Дети промаршировали отрядиком под предводительством двух старшеклассников. Все были одинаково одеты (меня поразили белые гольфы и начищенные полуботинки), мальчишка покрепче нёс развевающийся флаг, через плечо девочки со светлой косой висела брезентовая сумка с красным крестом.

— До чего ж я ненавидел школьную форму, — бормотнул Фиговидец. — Ты о чём думаешь?

— Думаю, что у нас валюта на исходе, — сказал я, глядя на вывеску фриторга на противоположной стороне улицы.

— Злобай сказал здесь ждать.

— Всего-то улицу перейти.

— Сказал, скоро вернётся.

— У анархистов только язык скорый.

— Не цепляйся к ним, — неожиданно вспылил Фиговидец. — Лучше людей я здесь пока не видел. — Он сообразил, что выразился не очень-то вежливо, прикусил язык, понял, что прикусывать язык поздно, и погнал дальше. — Пусть они смешные, зато строем не ходят в белых гольфиках…

— Верно. Они не строем ходят, а толпой.

— Неправда!

— Как бы чудесно смотрелись белые гольфики на Кропоткине…

Задевать Кропоткина не следовало. Адъюнкт и добрый знакомый женщины, разбившей сервиз из ста пятидесяти с чем-то предметов, мгновенно превратился в готового к драке уличного мальчишку (насколько это было в его силах). Глаза у него полыхали, а кулаки и зубы он сжал так, что пришлось отодвинуться.

— И ты, фарисей! — сказал я, вставая и потягиваясь. — Тебя обольстили их лукавые речи. Яркие слова, кожаный шик, дешёвая благотворительность. Что-то ты скажешь, когда увидишь порождённые их свободой цинизм и безответственность?

— А ты не безответственный? Куда ты собрался? — Он соскочил с подоконника, снова разумный и взрослый человек. — Я с тобой. Ты про кожаный шик сам придумал?

Фриторг оказался даже богаче нашего, а в остальном такой же. Огромный, залитый холодным светом, стерильно чистый и изобильный, он словно вернул меня домой, в тот день, когда космополитическая свободная торговля в последний раз снабдила меня египетскими сигаретами. На стене рядом с кассой, на привычном месте, висели знакомые рекламные плакаты и перечень текущих скидок. Везде взгляд натыкался на знакомые трейд-марки: единорог, лев на задних лапах, двуглавый орел, статуя в венке и с факелом, крест, полумесяц, шестиконечная звезда. Внимание фарисея привлек имиджевый постер:

ИЗ ВСЕХ УБИЙСТВ ВАЖНЕЙШИМ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ УБИЙСТВО УЛОФА ПАЛЬМЕ

— Кто это?

— Как сказал бы Крот, отец-основатель.

Я ознакомился с ценами и дрогнул. Похоже, цивилизованный мир посетила инфляция.

— Чем могу вам помочь?

Мы обернулись. Неслышно подошедшая девушка в форменной белой куртке выглядела под стать магазину: ухоженная, холодная и стерильная. Я достал боны.

— Принимаете?

Она внимательно изучила водяные знаки и кивнула.

— Тогда два ящика водки среднего класса. И два блока египетских.

— На египетские с первого мая нужно разрешение с места работы.

— С каких пор фриторг интересуется местом работы?

— У вас оно есть?

Я снял очки и вежливо улыбнулся.

— Вот оно.

Особую прелесть фриторга, помимо изобилия и стерильности, составляла вымуштрованность персонала. Девушка, правда, отступила на шаг, но глядела на меня спокойная, как кукла.

— Одну минуту. Я обращусь к управляющему.

Я кивнул и переключился на Фиговидца, как-то вмиг потускневшего.

— Не страшно. Сейчас разберутся. В крайнем случае, чем-нибудь затоварюсь в аптеке.

— Да я не из-за этого. — Он моргнул и огляделся. — Тяжело здесь. Давит.

— Давит?

Мне фриторг всегда нравился. Холод каким-то образом был связан с идеей покоя, однообразная символика знаменовала стабильность, и всё — от сверкающего кафеля полов до галогенного свечения потолка — говорило о том, что если где-то в мире и есть надёжность, прочность уклада, то она здесь: в сияющих, одинаково оформленных витринах, в одинаково упакованных вещах и продуктах, сложенных одинаковыми штабелями. Здесь трудно было предположить, что кому-то чего-то не хватит. В конце концов, это тоже был вариант свободы.

— Понимаешь, у нас нет такого… — Фиговидец подыскал слово. — … громадного. Маленькие магазины, лавчонки, кошка на прилавке… хозяин знает тебя по имени… булочная… зеленщик… И мир не свален в одну кучу. Господи, посмотри. Здесь же всё, от колбасы до скрепок.

— У нас тоже лавчонки и кошки. Но это совсем другое, пойми. Это фриторг. Космополитическая свободная торговля. Они сами по себе, как целое государство, только раскиданное… ну, как острова в архипелаге. Лавочка полностью зависит от местной власти, от местных ментов, от местных кого угодно, а фриторг сам покупает любую местную власть. Мне говорили, открылся филиал даже в Городе. Правда, где-то на окраине, в Коломне, что ли.

— В Коломне? Как же их туда пустили?

Я пожал плечами.

— Кто всем этим рулит?

— Хотел бы я знать. Начинали когда-то профсоюзы. Делали для своих, чтобы люди меньше времени тратили.

— Здесь хуже, чем в морге, — сказал фарисей, ничуть не убеждённый. — Никогда в жизни я не видел такого мёртвого места. Мёртвого. Мёртвого.

Неизвестно, сколько бы ещё раз, зациклившись, он произнес это слово, но откуда-то сверху, через громкоговоритель, нас пригласили к кассе. И хотя всё утряслось, я испытывал смутное недоумение. Фриторг по определению не мог налагать ограничений на торговлю. К тому же, египетские сигареты были самым ходовым товаром люкс-класса.

В подъезде нас подстерегал сюрприз. Несколько человек в синих мундирах перекрывали дорогу; еще несколько, неведомо откуда взявшихся, застыли за спиной. Я обернулся, и мне в руку сунули белую бумажку. «Повестка, — прочитал я вслух. — По вручению надлежит немедленно явиться в Охтинский Исполком, каб. 29. Неподчинение карается».