Дмитрий Лекух - Башни и сады Вавилона

И – не один раз.

Я же все-таки живой, а не резиновый, не устою.

А фигурка у нее такая, что и не всякий резиновый устоит, думаю…

…Встаю, преодолевая головокружение, ковыляю в сторону окна.

Надо бы приоткрыть.

Хочется воздуха почему-то.

Свежего.

Пусть, даже и с дождем…

А еще – очень хочется курить.

Интересно, Олег догадался захватить мне сигареты?

Вряд ли, он же не курит…

…Ладно.

Вернулся назад, улегся на койку, чуть-чуть поерзал на подушках, поудобней устраиваясь.

Разговор с закадычным другом и давним, блин, деловым партнером, думаю, может ведь и подзатянуться малость.

Уж слишком интересным и насыщенным, сцуко, намечается.

Дела…

…Олег вошел в палату как-то странно: боком, нервно и немного растерянно улыбаясь.

Раньше за ним такого не водилось, подмечаю.

Нехорошо.

Осторожно присел на дальний от моей кровати стул, побарабанил пальцами по белой больничной тумбочке, почему-то начал выдвигать из нее все ящики один за другим.

Потом задвинул на место и говорит:

– Ну, здравствуй, что ли.

– И тебе не хворать, – усмехаюсь я.

Он покривился, еще раз постучал пальцами по тумбочке.

Потом встал, подошел к окну, выглянул через стекло на улицу.

Что он там высматривает, интересно?

Новую серию фильма про бесконечный осенний московский дождь, что ли, показывают?

И не надоело ему еще это типично российское кино?

Сейчас по стеклу пальцами барабанить будет, догадываюсь.

Любит он это дело, я уже давно за ним такую привычку дурацкую наблюдаю.

И точно, забарабанил.

Нормальное такое времяпровождение в палате у чудом избежавшего пули и почти случайно выжившего товарища.

А я пока что его спину вынужден, блин, разглядывать.

Широченную такую хреновину, принадлежащую здоровущему, лысеющему, потеющему и прилично, даже на невооруженный взгляд, нервничающему мужику, в прошлом мастеру спорта по плаванию.

Он даже какие-то соревнования международные по молодости выигрывал.

Что-то типа «Универсиады», не знаю.

Мы с ним в те времена еще и знакомы-то толком не были…

Может, какая барышня и сочла бы это зрелище весьма эстетичным и вполне занимательным.

Но я-то – не барышня, в конце-то концов.

Мне-то это зачем это кино показывать?

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, – говорит он наконец, по-прежнему стоя ко мне спиной, – но я к этой байде не имею ровным счетом никакого отношения. Совсем никакого. Честно.

Я усмехаюсь:

– А с какого перепуга ты решил, что я на тебя подумаю?

Он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза.

Взгляд у него, кстати, какой-то не такой.

Тяжелый.

Пристальный.

Нехороший.

Чуть исподлобья и совершенно не мигающий.

– А почему бы и нет? – кривится он. – То, что вы с Аськой на самом деле не расписаны, об этом, кроме меня, мало кто знает. Но я-то знаю, так?! Значит, знаю и то, что она на твое имущество претендовать не может. Ну если только на квартиры с машинами, что по бизнесу, сам понимаешь, совсем не интересно. А с прежней твоей женой можно и договориться. Вполне. Особенно учитывая тот факт, что фирму ты основал уже после вашего с ней формального развода. И значит, у компании, в случае твоей смерти, через незначительное время будет только один хозяин. Ваш покорный слуга собственной, блин, персоной. К тому же мы с тобой в последнее время все реже и реже находили общий язык. Можно даже сказать: конфликтовали. Так что все одно к одному. Но это не я. Я бы даже поклялся, наверное, только и нечем и не умею. Или мог бы сказать, что до сих пор считаю тебя своим другом. И благодарен тебе за то, что именно ты привел меня в этот бизнес, потому что он мне элементарно нравится. Но в таких темах лирика, сам понимаешь, не катит. Потому что предают-то всегда как раз самые близкие. Поэтому просто говорю: не я. А ты поступай, как знаешь…

Я откидываюсь на подушки и долго и внимательно рассматриваю черные змеящиеся трещины в ослепительно-белой нитрокраске, покрывающей больничный потолок.

Потом аккуратно приподнимаюсь на локтях.

Башка что-то опять болеть начинает.

И затылок тяжестью наливается.

Не к добру.

– Я тебе верю, Олег, – говорю предельно серьезно.

Он усмехается.

Криво, одним уголком рта.

Зло и почему-то – немного виновато.

Так, что складки его губ начинают напоминать изломанные крылья старой раненой птицы.

Хотя вины-то как раз за ним никакой нет.

Я это чувствую.

Я это прекрасно умею чувствовать, правда.

Иначе бы просто не выжил на рынке.

Реклама в этом отношении – очень хорошая школа, хоть и жестокая.

Если ты не умеешь разбираться в людях, тебе в этом секторе делать, извини, дружок, – ну просто совершенно нечего.

Сожрут.

Не переставая при этом мило и обаятельно улыбаться.

Я, в принципе, и сам от них не очень далеко ушел, к сожалению.

Но это – уже так, частности.

Олег снова нервно и невесело усмехается.

Даже, можно сказать, – фыркает.

– Вот и хорошо, что веришь. Иначе б я решил, что ты форму потерял. А твоя форма – это и мои деньги в том числе. Бизнес-то у нас все-таки общий. А теперь, раз ты более-менее в порядке, можно и о делах поговорить…

Я, стараясь нести начинающую звенеть голову как можно аккуратнее, осторожно укладываюсь на подушки.

– Там, – спрашиваю, – что-то серьезное?

Он кривится.

– Да в принципе ничего особенного. Не считая того, что весь рекламный рынок на ушах стоит, разумеется. Звонков – шквал. Секретарша уволиться грозится. Даже те звонят, о ком уже давно и думать забыл. Все спрашивают, чем можно помочь. Идиоты. Вот уж не думал, что в нашем циничном огороде возможны такие искренние, блин, переживания…

– И что отвечаешь?

Он жмет плечами.

– Что у нас все в порядке, разумеется. Что ранение, слава богу, легкое и ты уже скоро выпишешься. А финансовое состояние фирмы вполне позволяет оплатить твое лечение от пуль и от стресса в любой точке земного шара. Что менты вместе с нашей службой безопасности уже повязали исполнителя и обязательно, по любому, выйдут на заказчика. А что я им еще могу ответить? Добрые-то они, знаешь, добрые, конечно. И сочувствуют тебе абсолютно искренне. Но если возможность такая представится, отгрызут кусок нашего с тобой пирога на рынке и даже, суки, не поморщатся. Как только почувствуют малейшую слабину. Ничего личного, только бизнес, сам понимаешь.

Олег снова поворачивается к окну и начинает барабанить по мокрому стеклу кончиками пальцев.

Когда-нибудь он меня все-таки достанет этой своей дурной привычкой.

Ну сколько ж можно-то, в конце-то концов?

Да еще и дождь этот треклятый за окном никак не успокоится.

Шумит и шумит…

– Понимаю, – кривлюсь я в ответ, – или ты думаешь, я забыл, с кем и где я работаю? Такое хрен забудешь. А забудешь, так сразу напомнят, тут у нас все просто, без разговоров. И за примерами далеко ходить не надо, все тут, под рукой, что называется. В тот день, когда Юра Заполь от рака умер, я как раз на какой-то тусне был, на плейбоевской. За городом. Так вот, когда о его смерти народ узнал, так сразу – шу-шу-шу по танцполу. Как волна проходит приблизительно. И – все. Пошушукались еще чуть-чуть, да и давай дальше колбасится. Помер типа, да и хрен с ним. А Юра, кстати, царствие ему небесное, – не мне чета. Отец-основатель российского рекламного бизнеса, можно сказать. По крайней мере, «один из». Половина этой шантрапы, что в день его смерти на той тусне в танце билась да виски халявные жрала, считай в чем-то – его ученики. Так что, кое-кто о моем здоровье, может, и искренне беспокоился, когда тебе в офис названивал. Но большинство просто тупо информацию качало из первых рук, так сказать. Ты сигарет, кстати, не догадался мне принести?