Дмитрий Лекух - Башни и сады Вавилона

Видимо, вязать носки любимым внукам.

Я еще подумал, что почему-то, по какому-то совершенно непостижимому, но исправно работающему закону подлости, внуки у таких вот хороших старушек обычно вырастают – ну просто полными пидорасами.

Загадка, блин.

Очередной парадокс матушки-природы или своеобразный юмор потусторонних сил.

Может, когда слишком много любви – это тоже плохо?

Да нет.

Меня, похоже, любят.

И довольно серьезно.

Но мне почему-то – все равно не хватает.

Надо обдумать эту херню как-нибудь, на досуге.

Но – не сейчас.

Сейчас нужно заставить себя дотащится до окна, снова приоткрыть закрытую баб Дусей фрамугу и подымить, сидя на подоконнике.

А потом – спать.

Но – сначала надо сделать одно важное, очень важное дело…

…Беру в руки телефон, ищу в записной книжке знакомый номер.

Включаю набор.

Через некоторое время слышу в трубке недовольный, чуть хрипловатый мужской голос.

Он у него всегда недовольный.

Будто его от чего-то очень важного по пустякам отвлекают.

– Да, я вас слушаю.

– Это я тебя слушаю, Глеб, – говорю. – Аська сказала, что ты меня искал. Привет, кстати.

– О как! – теряется он на секунду. – Егорушка!

Я уж и забыл, что он меня так называл.

У него вообще манера такая.

Типа уменьшительно-ласкательная.

Только вот слышать ласковое обращение от этого мрачноватого персонажа – ну скажем так, не совсем комфортно.

Как-то сразу немного не по себе становится.

Вдруг, блин, задумал он чего такое?

– Я, – говорю, – я это, Али. Ты чего хотел-то?

Али – это его старинная кличка, еще по стадионной террасе.

Там протекала и продолжает протекать немалая часть его жизни, довольно странной для посторонних глаз.

Это – его мир.

Его выбор, нравится это кому-то или нет.

Ему – плевать.

И – добрый вечер, как это там, у них, принято говорить.

Да уж…

Кому это он, интересно, добрый? Тому, кому там, в этом их мрачном мироздании голову проламывают?

Или – тому, кто проламывает?

А ведь это когда-то был и мой мир тоже.

Мир бритых черепов, белых легких кроссовок, кельтских татуировок, модных брендов, сломанных носов, выбитых челюстей, проломленных голов и ненасытной жажды быть всегда только первым и лучшим. Мрачный и неприхотливый мир столичных подворотен, проходных дворов и пивных баров.

Мир гостевых секторов всех стадионов Европы, где бы только не играл его московский «Спартак».

Он меня, кстати, когда-то туда и приволок.

В свое время.

А познакомились мы просто как коллеги по бизнесу.

У него и там тоже странноватая репутация была, многие не хотели с ним связываться.

Мне было – плевать, я и сам такой же, в принципе.

Случайная черная клякса на глянцевой обложке гламурного отечественного медиа-бизнеса.

Ошибка оформителя, может быть даже, и вполне сознательная.

Ее просто боятся протирать, чтоб из-под этой блямбы не глянуло в их привычный и душный глянцевый мирок что-то еще более страшное.

Мы с ним как-то на удивление легко в этом разобрались, после чего немедленно подружились.

Вместе работали, вместе шизили на секторе.

А потом – разошлись.

Мне показалось, что я перерос этот мир мальчишеской чести и постоянной готовности бить за эту глупую честь чужие головы и подставлять свою.

А он очень жестоко за это надо мной надсмеялся. Так, что я с той поры просто не хожу на стадионы.

Может, это и глупо, но я страшно не люблю выглядеть клоуном.

Ну вот, не люблю, и все дела.

Издержки хорошего воспитания.

Мама, царствие ей небесное, всегда хотела, чтобы ее сын вырос хорошим мальчиком.

Другой вопрос, что из этого получилось…

– Ну? – спрашиваю я снова, уже немного нетерпеливо.

– А чего я могу хотеть, как ты думаешь? – удивляется. – Особенно когда узнаю, что в моего старинного товарища и, некоторым образом, коллегу по цеху, какая-то сволочь, считай, целую обойму выпустила?!

Я хмыкаю.

– Да?! А ты что, уже забыл, как этот твой старый товарищ, твоими, считай, молитвами, на сектор ходить перестал?

Он – хмыкает в ответ.

– Не грузи других своими проблемами. Это был твой выбор.

Мы молчим.

За каждым из нас – своя правда.

– Ладно, – вздыхаю, наконец, – нам надо поговорить, Али. Ты сможешь ко мне в больницу подъехать?

Снова молчим, но теперь уже по другой причине.

Он – думает.

– Хорошо, – цедит сквозь зубы, – завтра днем постараюсь подскочить. Все равно, по любому проведать собирался. Не каждый день в таких, как мы с тобой, в нашем городе пулями стреляют. Говном кидаются часто, это да. А вот так, чтоб сразу и насмерть, что-то даже и не припомню, когда в последний раз случалось. Даже где ты лежишь, я уже выяснил. Не проблема. Тема, я так понимаю, серьезная?

– Серьезнее, – усмехаюсь, – не бывает.

– Тогда жди. Чувствуешь ты себя уже более-менее нормально?

– Разговор, – снова усмехаюсь, – выдержу.

– Ну тогда окей, – усмехается он в ответ, – завтра жди.

И кладет трубку.

А я вдруг начинаю чувствовать, что отрубаюсь.

Что-то они мне, похоже, все-таки такое колют, отчего сразу и слабость, и спать просто дико хочется.

Вот ведь только что не хотел.

А сейчас – даже курить не пойду…

…Разбудил меня, как я и предполагал, именно Викентий.

С неизменной фляжкой наперевес и уже, похоже, прилично вштыренный.

Интересно, он тут каждое дежурство так нажирается?

Или – через раз хотя бы?

А то жалко мужика, в конце-то концов.

Нормальный он, хоть и чутка ебанутый, естественно.

Впрочем, это безумие, похоже, уже черта не индивидуальная.

А как минимум, поколенческая.

И при всей внешней и внутренней непохожести – слишком много у нас с ним общего.

Как будто кто-то рисовал мой портрет, а потом плюнул, и получилось эдакое чудо в круглых очках и зеленом хирургическом балахоне.

Или – как с зеркалом в комнате смеха в детстве, помните, были такие?

Вроде вообще никаких совпадений в пропорциях, все слишком смешно и слишком безобразно.

А все равно это – ты.

Я, кстати, в этих комнатах всегда громче всех смеялся.

Просто, чтобы никто не видел, как мне страшно понимать, что вот это чмо в стекле – это тоже я.

Вот и тут похожая история.

Вроде – его жалею, а на самом деле о своей жизни бестолковой переживаю.

Ну а он – хорош, что уж тут говорить.

Даже передвигается уже как канатоходец-любитель.

Старательно балансируя на невидимой линии.

Хорошо еще, что в зрачках нет этого спокойного морфинового безумия.