Дмитрий Лекух - Башни и сады Вавилона

…До прихода Аськи я, наверное, две пачки сигарет оприходовал.

Нет, внешне все выглядело нормально.

Почти как всегда.

Я даже о чем-то с Викентием потрепаться умудрился, правда о чем, вспомнить так до сих пор и не получается.

Отказался от предложенного им коньяку – это вот точно помню. Мне, когда я на таком взводе – пить нельзя совсем.

Иначе могу не сдержать рвущуюся наружу агрессию.

А своих демонов лучше держать взаперти.

Мало ли что они, вырвавшись наружу, натворить умудрятся.

А я потом – отвечай.

Нет уж.

Фигушки.

Я лучше пешком постою.

…Поэтому – просто курил.

Ни читать, ни думать – почему-то совершенно не получалось.

Просто ждал.

Да и курил-то, скорее, чтобы хоть чем-нибудь руки занять в ожидании.

Наконец далеко по коридору зацокали острые каблучки, и я сразу, каким-то обострившимся, чисто звериным чутьем, понял – она.

И – немедленно приготовился.

…Аська в палату даже не вошла.

Влетела.

Веселая, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы.

Улыбнулась еще шире, взглянула мне в глаза…

…И – медленно осела по дверному косяку прямо на блеклый больничный линолеум.

Нет, я ее не ударил.

Я вообще никогда не бил женщин.

Просто – она все поняла.

Сразу.

И – сразу заплакала.

– Ну, – спрашиваю, – и как ты теперь, после всего этого, жить собираешься?

Молчит.

Только глаза постоянно наполняются прозрачной соленой влагой.

И часть этой влаги проливается, скользя по гладким, почти что девичьим щекам, прямо в глубокий вырез легкой шелковой блузки.

Ну-ну, думаю.

Побольше поплачешь, – поменьше поссышь, уж простите, что называется, люди добрые, за грубость и невоспитанность.

Подхожу, беру ее двумя пальцами за подбородок, заставляю снова посмотреть себе в глаза.

Даже думать не хочется, что она там сейчас видит.

– Ну?! – спрашиваю еще раз, теперь уже немного пожестче.

И – потребовательнее.

Нет.

Молчит.

Плачет.

Только теперь еще и губы трясутся.

Отпускаю, брезгливо вытираю пальцы о шелк блузки, отхожу к окну, открываю фрамугу.

Закуриваю.

Вздыхаю.

– Ну что, – хмыкаю я, – ты и дальше все так же в молчанку играть собираешься, шлюшка подзаборная?

А в ответ – все та же влажная, как московская осень, и такая же беспросветная тишина.

Барабаню пальцами по стеклу, потом по подоконнику.

Через больничный двор пробегает уже знакомая, мокрая и взъерошенная, больничная псина.

Плохо ей, наверное, сейчас, думаю.

Холодно.

Снова поворачиваюсь лицом к теперь уже, наверное, бывшей жене.

– Кто он?! – спрашиваю ее требовательно. – И зачем вы с ним хотели меня убить?!

Аська с трудом, по косяку, медленно поднимается на ноги.

Аккуратно, чтобы не повредить дорогой макияж, промокает соленые слезы маленьким, аккуратным носовым платком.

Потом лезет в сумочку за сигаретами и зажигалкой.

Все правильно.

Справится.

Она – сильная.

Прикуривает тонкую белую сигарету, немного нервно выпускает дым.

Губы пока что еще ощутимо подрагивают.

Хорошо.

Я – помолчу, надо дать ей время взять себя в руки и хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть успокоится.

Так нужно.

Я ее все-таки – любил.

И наверное, – люблю.

Хотя это уже теперь не имеет ровным счетом никакого значения.

Она делает еще несколько затяжек, после чего – нервно улыбается.

– Он, – говорит она, делая очередную глубокую затяжку, – здесь совершенно ни при чем. Более того, его больше нет. Нет, в смысле, он, конечно, есть. Просто я его уже уволила. Во всех смыслах этого слова. Хотя он не был ни в чем виноват. Я его сама соблазнила, понимаешь?! А у него – жена, двое детей. И ему совершенно не нужны никакие неприятности. Это Юрка, мой бывший оператор, ты его несколько раз видел. И никто из нас с ним тебя, разумеется, не заказывал. И не собирался убивать. Вообще. Потому что я тебя по-прежнему люблю, а ему это просто не за чем. Понимаешь?

Я молчу.

Мне неожиданно тоже очень хочется заплакать.

Но я, естественно, сдерживаюсь.

– Тогда – почему?! – спрашиваю.

Она нервно тушит дотлевшую до самого фильтра сигарету в блюдце, тут же прикуривает новую.

– А потому, – кривится, – что женщине тоже бывает нужно с кем-то потрахаться. Хотя бы иногда, изредка. Вспомни, пожалуйста, когда мы с тобой в последний раз этим занимались-то, а золотко?! Ты же – весь в своих эмпиреях, в своих страданиях, в своем – кризисе среднего возраста, в своем «дожде», наконец! Ты хоть помнишь, сколько он, этот «дождь» у тебя уже длится, вместе с твоим алкоголем и кокаином?! А я – нормальная здоровая баба. Тридцати, кстати, пяти лет от роду. Которая уже затрахалась удовлетворять себя пальчиком в ванной или около компьютера. Которую уже полгода трясет от одной мысли, что любимый мужик не может ее даже выебать-то как следует, понимаешь, ты, урод?! Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!!

Я – молчу.

Пытаюсь сглотнуть вставший в горле горький колючий комок.

Наконец проталкиваю его внутрь и только после этого тоже закуриваю.

Она плачет.

К счастью, – молча.

Если б я мог в эти мгновения хоть что-то там говорить, то я бы сказал – с достоинством.

Тушу внезапно ставшую горькой сигарету, смотрю в окно, мотаю потяжелевшей головой из стороны в сторону.

– Вытри сопли, – говорю ей наконец, – и дуй в дальний кабинет по коридору, к Викентию. Он сегодня днем мне коньяком тут грозился. Принеси. Нам с тобой обоим сейчас – точно не помешает.

Она кивает, промокает платочком глаза и идет в ванную, видимо, посмотреться в зеркало.

Все правильно, думаю я тем временем, прикуривая очередную сигарету.

Все правильно, Егор-свет-Арнольдович.

Все – совершенно правильно…

…Аська возвращается мигом, ставит на стол наполовину пустую флягу дурного, хоть и французского, коньяка, выкладывает на тарелку нарезанное на несколько долек, кислое даже на вид, зеленое яблоко.

– Вот, – говорит. – Еле отняла. Он еще за мной хотел увязаться. Ты извини, но я его жестко отшила. И – пусть не обижается…

Я усмехаюсь.

Наливаю коньяк в два тяжелых больничных стакана. Примерно по половинке в каждый.

Меньше – просто не подействует.

Киваем друг другу и выпиваем их залпом, не чокаясь.

Такие дела…

…Я прожевываю действительно мучительно-кислую дольку яблока, морщусь и закуриваю очередную, уже совсем бессчетную сигарету.

– Значит так, – выдыхаю, – дорогая. Никакого такого Юрки в нашей с тобой жизни не было. Вернее нет, был. Куда же от него денешься. Но только – как урок, типа учебного пособия по выживанию. По тому как больше не следует делать. Никогда. Для нас обоих. Тебе все понятно?!

– Мне все понятно, – кивает, и по ее щекам снова катятся крупные слезы, похожие на глицериновые. – Мне все понятно, – повторяет она, – спасибо тебе, Егор…