Дмитрий Лекух - Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)

Чем она занималась — ума не приложу.

То ли театром.

То ли кино.

Впрочем, какая, в принципе, разница.

Если уж я, человек вынужденно светский, о ее выдающейся роли в современном искусстве ни на одной из тусовок ничего ни от кого никогда не слышал, кроме, разумеется, того вопиющего факта, она, «Катя, жена Бори Наймана, занимается, кажется, театром», то вы — тем более не обязаны.

А вот Боря…

Боря был в нашем небольшом уютном мирке человеком более чем известным. Его, можно даже так сказать — многие почти что любили.

Настолько, насколько вообще могут кого-то любить в нашей среде.

Н-да уж…

…Мы с ним познакомились, в общем-то, случайно.

У него на фирме в который уже раз проворовалась очередная девица, заведовавшая отделом рекламы.

Вот он и — замучавшись, видимо, их нанимать, обучать и выгонять, — попросил знакомых порекомендовать «какое-нибудь надежное рекламное агентство, с хозяином которого можно договориться, чтоб не платил моим сучкам откаты».

Агентство оказалось моим.

Договорились, что «сучкам» платить не буду.

И ему, извините, хорошо, и мне больше достанется.

Вот и познакомились…

А потом и затусовали вместе.

Ему понравилась наша компания веселых и вполне себе разнокалиберных подонков.

Байкеры.

Рейсеры.

Пара-тройка мрачноватого вида ребят из серьезных фанатских «фирм».

Рекламщики.

Какие-то полубезумного вида специалисты по пространственному и ландшафтному дизайну.

Прожженные и пропахшие цинизмом и табаком журналюги из «ящика».

Окончательно очумевшие от ежедневных финансовых игр брокеры и всякие прочие трейдеры.

Рок-музыканты.

Владелец кошачьего питомника.

Один вроде как поэт, стихов которого, правда, никто и никогда не слышал.

Честно говоря — и не хотелось.

Пара-тройка вполне себе долбанутых бывших физтеховцев.

Все, кстати, как на подбор, бывшие кандидаты и доктора наук, по нынешним паскудным временам срочно перековавшиеся в продавцов компьютерной техники и прочего программного контрафакта.

Словом — всякой твари по паре.

Только геев не было.

Не приживались.

Не наш стиль.

Зато девиц всегда вокруг нас крутилось — хоть отбавляй.

В основном, конечно, — студентки, модельки, актрисульки из столичных театров и прочие искательницы всевозможных приключений на свои хорошенькие задницы.

Надоедливые и нудные — изгонялись.

На их место тут же стройными рядами вписывались новые претендентки.

Благо, красивых девчонок в Москве, слава Богу, куда больше, чем в каком-нибудь хваленом Париже.

Бывал я в этом Париже, и не раз, знаете ли.

Помойка и есть помойка.

Грязь.

Окурки горками на тротуарах, между кучками аппетитно пахнущего собачьего говна.

Парижане, понимаете ли, — очень любят собак.

Бумажные кульки.

Грязная, вонючая Сена.

Сплошной генетический мусор на улицах.

Будто ты не на родине Рембо, Бодлера и Луи Арагона, а в каком-нибудь сраном Тунисе.

Парижанки?

Да, ухоженные.

Да, с хорошо прорисованными мордочками.

Но до наших им — как до небес.

Или, точнее, — до Пекина, если путешествовать до этого города строго в указанной в поговорке позиции.

А по-другому — никак…

Кстати, справедливости ради, кое-кто из девиц в нашей компании — приживался. А одна, самая язва, даже умудрилась стать почти непререкаемым авторитетом.

Ее, по-моему, даже наши крутые футбольные хулиганы слегка побаивались.

Только это — уже совсем другая история…

Но и на этом фоне Боря умудрялся выделяться и постоянно оказываться в центре внимания.

Легко и свободно рассуждал обо всем на свете.

Смешно шутил.

Не задумываясь, сорил деньгами.

Не обидно и как-то не пошло хлопал ладонью по затянутым в кожу и джинсу хорошеньким девичьим попкам.

Не отказывался и от запускаемого порой косячка.

А однажды даже умудрился вогнать в глубокий ступор ребят из известной рок-группы: отобрав у одного из них гитару, выдал на ней такое, что бедный парень неожиданно для себя понял, что данным инструментом владеет на уровне пытающегося говорить по-английски среднемосковского пэтэушника…

А еще Боря, единственный в нашем кругу, неизменно появлялся на всех вечеринках в хорошем костюме и галстуке.

И не потому, что этого требовал его социальный статус, — плевать он на него хотел. Просто ему так больше нравилось.

И плевать он хотел на то, что у нас это «не принято»…

В общем — жил человек в свое удовольствие, всем нравился, а если кому и не нравился, то самого Борю это — ну, нисколечко не волновало.

А потом от него ушла жена.

Никчемная, в принципе, барышня.

И Боря неожиданно — поплыл.

Даже нет, не так, не «поплыл».

Просто начал осыпаться.

Кусками.

Блоками.

Как осыпается слепленный ребятишками из мокрого песка и гальки красивый домик на каком-нибудь крымском пляже.

Солнце палит, песок высыхает, домик осыпается.

Рушится.

Не сразу, но очень быстро…

…Сначала Боря запил.

Нет, не вглухую, не люто, как запивают время от времени мужики в русских деревнях.

И не истерично, с визгом, с ненавистью к миру, с неизбывной любовью и жалостью к себе, драгоценному, как любит уходить в запои не очень-то, врать не буду, мною любимая столичная интеллигенция.

Нет.

Просто его ежедневная норма алкоголя неожиданно резко выросла.

До вполне себе умопомрачительных размеров.

Я бы, наверное, умер.

Но это — только сначала.

Потом на его всегда элегантных костюмах и галстуках стали появляться подозрительные сальные пятна, а в его обществе — подозрительно сальные девицы.

Потом он как-то неожиданно обрюзг.

А потом у него начались проблемы на работе…

Удивительно, но наша, в общем-то, отнюдь не сентиментальная компания не раз пыталась ему помочь.

Пытались найти мужику пару — одна из наших девчонок даже прожила у него пару недель.

Правда, без толку.

А я созвонился с его бывшей женой Катей.

Встретились.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому, — отвечает она.

И, подумав, добавила:

— Не твое дело.

А ведь и действительно, не мое, думаю.

Допила кофе — и ушла.

И зачем, спрашивается, приходила?

На меня, что ли, посмотреть?!

…Через некоторое время его устали «спасать» и просто прекратили звать в нашу компанию.

Потому как — бесполезно.

А вам самим интересно было бы видеть перед собой еще совсем недавно блестящего мужика, который не может связать двух слов еле ворочающимся языком?!

А если и связывает, то несет такую чушь, что становится тошно жить, и уши, просто как в самолете, закладывает?!

Я, правда, как-то умудрился поймать момент, когда он был почти что в сознании, и попытался вытащить его на «серьезный разговор».