Егор Кастинг - СтремгLOVE

Из фотографов самым забавным Доктор находил Женю-хохла. Веселый мордатый блондин, он любил рассказывать старые анекдоты и заботливо разливал водку на производственных пьянках, прицеливаясь точно, чтоб никого не обделить. Сам он при этом не пил ни грамма после того, как вернулся из чеченского плена, где пробыл чуть не полгода. Подробностей он не рассказывал, отделывался шутками в жанре черного юмора, с грубыми и прямыми гомосексуальными намеками, но запой после возвращения у него по длительности был вполне соизмерим с кавказским пленом. Вернувшись из запоя к товарищам, Женя подшился и злоупотреблял теперь – приличный человек ведь должен же хоть чем-то злоупотреблять – только нежной дружбой с дамами. Он внимательно рассматривал гинекологические картинки в порножурналах для дальнобойщиков, рассказывал смешные истории про провинциальных девиц, с которыми доводилось веселиться в командировках, но, когда его начинали расспрашивать про его культурный отдых на казенном диване в дежурке, отмалчивался. Иные удивлялись, как же это Женя при таком вот своем как бы простодушии, при незатейливости, незамысловатости делает тонкие фотографии, глубокие, умные и еще с юмором... А другие и не удивлялись, они понимали – это ж все не от ума, не от образования, а так, по наитию, не из головы и даже вообще не изнутри человека, но откуда-то снаружи. Всякому, кто взялся развлекать публику каким-то искусством, остается от себя самого мало – так, только старание увидеть побольше да не отвлекаться на чужое, ненужное, что не от твоего ремесла.

Не разлей вода с Женей-хохлом был Леха-патриот. Непонятно было, отчего они так много времени проводили вместе, – они вроде были обязаны скучать вдвоем. Поскольку Леха, во-первых, увлеченно, помногу и вдумчиво пил, а срамных девиц страшно стеснялся и скорее всего близко с ними не знался никогда. В довершение этой картины тотального несходства и разительной роковой нестыковки Леха активно не любил евреев, при том что Жене-хохлу эта тема казалось скучноватой; из всего, что касалось евреев, его только анекдоты и могли развлечь...

– Евреи, они ведь какие люди? Они не такие, как все. Они знаешь что? Они мясо ебут, – начал как-то Леха. Доктор, который, скучая, ждал Зину, слушал от нечего делать.

– Ну и что? Пусть себе ебут. Лишь бы ко мне с заду не подкрались, – отвечал фотограф, склонясь над нардами.

– Как – мясо? – встрял Доктор. – Как-то странно звучит. Или я не так услышал?

– Все так вы услышали, – строго ответил Леха и медленно, кряхтя приподнялся с диванчика. – Вот я схожу в отдел и книжку принесу...

Леха ушел, а Доктор остался его тихо ждать. Ничего не происходило, разве только раза три забегали какие-то люди, спрашивали других людей, которых не оказывалось на месте, и равнодушно убегали обратно. Через пять минут неистовый репортер вернулся с книжечкой, с именем автора на обложке – фамилия его была Рот. Закладочка в книжке была как раз на дорогой для радикального патриота странице, на которой горячий еврейский мальчик, у которого все мысли были про одно, действительно по дороге из лавки домой кончил в теплый нежный кусок парной печенки.

– Но это еще не самое страшное! – сказал Леха со счастливым лицом.

– Не самое? – из вежливости спросил Доктор, чтоб вроде поддержать беседу. Хотя, конечно, изнасилование расчлененного животного, пусть даже и в самую печенку, в общем, не казалось ему настолько уж жестоким преступлением.

– Не самое! Хотя, казалось бы, какие нужны еще доказательства, что народ этот вырождается, что он дошел до крайней степени падения и бесстыдства?

– Это который народ? Какой? – не сразу сообразил Доктор, которому народ в эту секунду представился пассажирами общественного транспорта и гражданами, похмеляющимися у пивных ларьков пивом из майонезных баночек, и одетыми в свиные черные кожаны со множеством карманов покупателями на толкучках, которые стали называть оптовыми рынками. Можно было такую жизнь персонажей назвать вырождением, но делать это было вовсе не обязательно...

– Ну какой-какой! Да тот, что мясо ебет! Вас что, это не ужасает разве? А самое страшное, что печенку они после, вот со всем этим, изжарили и съели!

– Какая, действительно, незадача... – Хотя ему, как медику, было ясно, что «все это» было не что иное, как животный белок...

– Хотите, я вам книжку отдам? Мне уж не нужна, я прочел. А вы прочтите и, может, еще кому передадите...

– Гм... Спасибо... – Доктору всегда приятно было видеть людей, которые увлечены чем-то выходящим за рамки их личной материальной выгоды. Если человек хоть немножко не от мира сего, с ним можно дольше пробыть рядом, с ним можно даже без нужды встречаться. Такие люди указывают на какую-то не очень явную, не совсем ясно видимую красоту мира, которая способна дать утешение тем, кому оно нужно, и помочь оправданию жизни, прожитой тихо, незаметно. А идея – да пусть будет хоть какая – или нет? Скорее да – кто ж знает, что из идеи будет дальше.

– Пойду, кстати, съем котлетку из пизды трупа, – сказал, зевнув, Женя. – Может, покойница была еврейкой, так мне тогда с руки и котлетку выебать? Выебу – а ты, Леха, про это книжку напиши, как этот парень. У него, кстати, без картинок, а я могу и фотки сделать хорошие. Раскрыть тему ебли методом светописи.

– Женя, какой же ты, в сущности, идиот, – сказал Леха, скривившись. – Я с тобой говорю про серьезные вещи, а ты мне такую херню несешь. Ты всегда думаешь про пизду! Ну, при чем тут пизда? Да еще в виде котлетки? – Он говорил это, и у него еле заметно тряслись руки.

– Ну а что тебе будут в столовой подавать, филе, что ли, телячье? После того как вы скандал там учинили – дорого вам, бля...

– Да, учинили... А вы, фотографы, денег не считаете, а нам откуда столько взять?

– Да все там же; я, если б бухал, как некоторые, тоже б последний хуй доедал... – Тема алкоголя серьезно беспокоила и глубоко тревожила его, как всякого человека, который годами предается воздержанию.

Леха очень печально это все выслушивал. С лицом, порозовевшим от обиды, он встал, чтоб красиво выйти вон, но после передумал, и снова сел и раскинулся на диване.

– Грубый вы народ, – сказала Зина, которая как раз вошла в комнату с коробкой порезанных пленок, вытащенной откуда-то, видно, из подсобки, и сразу резко, несъедобно запахло отравой – это был проявитель в пластиковой кювете, как в Доме пионеров в те далекие пустые годы... – Орете, матом, сука, ругаетесь... А тут люди пришли и должны слушать...

– Да брось ты, Зин, ребята интересно рассказывают, – заступился Доктор за новых знакомых. – А я тебя, кстати, тоже давно хотел спросить: вот у вас тут на газете написано – «Издательский дом “Ъ&Ъ”». Это что значит?