Михаил Барановский - Про баб (сборник)

– Конечно. А что в этом удивительного? Я потом дал себе слово, что женюсь на той, что ни разу его не заденет. Ты – единственная из всех не задела. И я на тебе женился.

– Да, ты человек слова. Может, надо было просто люстру повыше повесить, женился бы раньше?

– А я никуда не спешу. Вот это ужасно вкусно, – показывает Илья на блюдо. – Во-первых, выше нельзя – потолки два пятьдесят. Во-вторых, не в этом дело. Дело в этих мелочах: задела абажур, громко хлопнула дверью… Все это очень показательные мелочи. Человек состоит из тысячи мелочей, а не из чего-то большого и целого, как Кинг-Конг. Чехов говорил, что о человеке можно судить уже по тому, как он заклеивает конверт.

– А как она заклеивала конверты?

– Будь здорова! – Илья поднимает очередную рюмку. – Не помню. Зато везде была разбросана ее обувь. Одна тапка могла валяться в столовой, а другая, например, в ванной. Я до сих пор не понимаю, как это могло происходить. Иногда мне казалось, что я живу с сороконожкой. Ужас!

– И не говори. Но ты же почему-то на ней женился?

– Из жалости. Я решил: если не я, то кто же?

– А развелся ты не из жалости?

– Из жалости. Только женился из жалости к ней, а развелся из жалости к себе. Ты почти совсем не пьешь.

– Я за рулем.

– Но у тебя же там есть тормоза?

– А у тебя?

– Как говорит один мой знакомый водитель: «Тормоза придумали трусы».

– Знаем мы этих водителей. Верни мне, пожалуйста, кольцо.

– Какое кольцо?

– Вот это кольцо.

– Вот это, которое символ любви и супружеской верности? – уточняет Илья.

– Да.

– Не люблю символы. Не снимается.

– Ну, постарайся.

– Нет, надо с мылом.

– Ладно, в другой раз. Поехали?

– Куда?

– К маме.

– Хорошо. Давай за маму! И поехали. У тебя мама в Германии? – вливает Илья остатки водки из графина в рюмку.

– Да.

– Чтоб они были здоровы! – выпивает. – Все-все-все. Кажется, нам пора?

Илья встает из-за стола, что дается ему с большим трудом, и направляется вслед за Анной к ее машине:

– Минуту! Я прошу прощенья, но мы, по-моему, не заплатили.

– Да.

– Что значит «да»? Это не хорошо. Если у тебя нет денег, то я… я…

– Успокойся, это мое кафе, – говорит Анна.

– Что значит твое кафе?

– Это значит, что я его владелица.

– Выходит, ты можешь хоть каждый день совершенно бесплатно…

– Ну, бесплатно – не бесплатно… Какая разница, из какого кармана доставать деньги?

Илья, покачиваясь, лезет в карман своих брюк, выворачивает его наизнанку, затем то же самое проделывает с другим карманом:

– Ты права – нет никакой разницы! – убеждается Илья. – Ты мудрая. Я рад, что на тебе женился.

– Садись в машину, – приказным тоном говорит Анна.

Илья с трудом забирается в автомобиль:

– Можно ехать!

– Спасибо. Завтра я улетаю в Москву, возьму анкеты в посольстве и в тот же день постараюсь вернуться. Приеду, и будем готовить документы.

– Документы, анкеты, расписки, объяснительные – как я все это люблю. Однажды в армии я написал объяснительную, за которую меня расстреляли.

– Ты не преувеличиваешь?

– Нет, – заплетающимся языком, позевывая, иногда засыпая, но тут же просыпаясь, он рассказывает Анне одну из своих самых любимых историй. – Я написал в объяснительной: «Я, Мордисон Илья Борисович, отсутствовал в казарме, так как обнаружил, что какой-то подлец бросил тухлое яйцо в портрет лица Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, который висит на плацу. Когда я пришел на плац, чтобы стереть яйцо с лица Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, то решил, что не следует стирать вышеупомянутое тухлое яйцо с вышеупомянутого высокопоставленного лица при большом скоплении народа. Поэтому, дождавшись темного времени суток, я снова пришел на плац, чтобы стереть на плацу яйцо с лица Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Но было темно, и я обнаружил, что не могу отличить яйцо от лица Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Поэтому я вынужден был дождаться рассвета, чтобы удалить это самое тухлое яйцо с этого самого лица Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, в виду чего…

Илья засыпает. На повороте его заносит к Анне на плечо, она пытается одной рукой вернуть его в исходное положение, но это ей не удается. Смирившись, Анна ведет машину по ночному городу, а на ее плече, сладко пуская слюну, сопит Илья.

Илья сидит на кухне и вдохновенно выстукивает что-то на пишущей машинке. Входит Рахиль Иосифовна:

– Не нравится мне все это.

– Что? – не отрываясь от машинки, спрашивает Илья.

– Перестань стучать! Женитьба мне эта не нравится.

– Здрасьте!

– До свидания. Пришел пьяный, поздно.

– Мама, мне тридцать шесть лет.

– Азохен вей! Ему тридцать шесть лет! У меня что, от этого понижается давление? У меня от этого восстанавливаются нервные клетки? – вскипает Рахиль Иосифовна.

– Что ты волнуешься?

– Ты ходишь по ночам. Тебе просто могут набить морду.

– У меня лицо.

– Ты думаешь, они будут разбираться?

– Даже если это будет лицо еврейской национальности, все равно набьют жидовскую морду.

– Кошмар.

– Конечно кошмар.

– Мама, мне тридцать шесть лет! И что?

Такое внезапное прозрение характерно для утреннего похмельного синдрома. Вместе с ним возникает чувство вины и стремление покаяться. Не то чтобы за всю свою несуразную жизнь, а хотя бы за вчерашнее. Извиняться «за вчерашнее» естественно для россиянина и почти физиологично, как желание опохмелиться. Извиняться «за вчерашнее» входит в правило хорошего тона, как «спасибо, все было очень вкусно».

– Простите, как мне увидеть Анну Сергеевну? – в некоторой нерешительности обращается Илья к официанту. Тот со скепсисом всматривается в Илью, подозревая в нем представителя фискальных органов или просто попрошайку:

– Вы по какому вопросу?

– По личному.

– Вы договаривались о встрече? – допытывается официант.

– Да, – раздосадованно лжет Илья.

– Как вас представить?

– Скажите, муж пришел.

Официант, преисполненный сомнений, исчезает в глубинах служебных помещений. Вскоре появляется Анна:

– Привет! Очень хорошо, что ты пришел. Я собиралась позвонить, но ты меня опередил. Я только сегодня прилетела, привезла анкеты и длинный список документов, которые нам надо будет собирать.

– А я принес символ любви и супружеской верности. – Илья протягивает Анне кольцо. – Снял без мыла.

– Надень, пожалуйста, – говорит она.

– С какой стати?

– Ты есть не хочешь?

– Нет, спасибо. Я пришел извиниться за вчерашнее.

– Не за что извиняться. Так ты есть не хочешь?

– У нас был один родственник, – начинает Илья очередную историю, – когда мы к нему приходили в гости, он спрашивал: «Чаю не хотите?» Маме всегда казалось, что вопрос специально задается таким образом, чтобы на него можно было дать только отрицательный ответ: «Чаю не хотите?» – «Конечно нет».