Валерий Былинский - Адаптация

Мне хотелось сказать: «Зачем?» Но вместо этого я быстро и почти бодро ответил:

– Конечно! Почему нет. Можем увидеться хоть… завтра.

– Скажите, у вас точно все хорошо?

– Конечно. У меня до крайности все неплохо. Можно завтра встретиться в семь в кафе «Бункер» на Тверской. Знаете, где это?

В студию, где шел диспут о падении рождаемости, позвонил зритель из Владивостока. «А может, все дело в том, – предположил он, – что люди перестали любить?» Собравшиеся за столом попожимали плечами, покивали, поулыбались, некоторые сохранили серьезные выражения лиц. Обсуждение продолжилось.

Ночью мне впервые за последние полгода стало плохо. Не вставая с постели, в полусне-полуяви я долго плакал, отчетливо сознавая, что ничего стоящего мне уже не светит. Ничего. Даже в Китае. С такими мыслями я и уснул. Хотя нет, последние выныривания из черного океана сна были все-таки другие: триединство отца Петра, о котором он мне говорил. Помните? Кого мы выбираем, молимся ли за кого-нибудь, и молится ли кто-то за нас. Эти три вещи решают все, говорил отец Петр. Я не выбирал и не молился. Но может, кто-то молился за меня в ту ночь, чтобы я не вставал с постели и не шел к окну?

В пять часов вечера я вышел на улицу, прошелся пешком через парк, спустился в метро и минут за сорок доехал до Тверской. Возле памятника Пушкину стояло, как всегда, очень много молодых людей и девушек, все они кого-то ждали, курили, звонили по мобильным телефонам. Это удивительное место в Москве – площадка вокруг памятника Пушкину напротив кинотеатра «Россия». Несмотря на то что в этом городе все куда-то спешат, ожидание здесь всегда неторопливое и даже вальяжное. Не встретишь хмурых и озабоченных лиц, никто не поглядывает нервно на часы – такое ощущение, что людей тут успокаивает нечто особенное, что у них наконец-то появляется время подумать о чем-то легком и личном, и поэтому они не слишком переживают, если кто-то опоздает или не придет на встречу. Да и очень важных встреч, как мне кажется, здесь никто не назначает.

Клуб «Бункер» был рядом, в начале спуска Тверской к Манежной площади. В Москве давно стало модным – но при этом немодно было признаться в этом – бывать в подобных кафе, где на втором этаже подают суши с саке, а дружеские встречи назначаются на первом, где пьется мате или полезный зеленый чай без сахара. Такое обильно модное место появилось, например, в Камергерском проезде. А здесь, в «Бункере», я несколько раз встречался с женщинами, с которыми перед этим переписывался по Интернету – было удобно назначать встречи в центре города и сразу же расставаться, выяснив, как правило, неизбежное. Хотя иногда я чувствовал, что она будет ждать моего звонка. А иногда и сам хотел позвонить. Но желания обычно не совпадали.

Я приехал рано, было еще минут сорок до встречи с Антоном. Я решил посидеть за столиком и выпить пива.

Как только я открыл стеклянную дверь и по просьбе охранника стал показывать содержимое своего рюкзака, сразу обратил внимание на девушку – она сидела лицом ко мне за столиком, выгнув спину и подперев рукой щеку. Девушка что-то читала, у нее были волнистые светло-коричневые волосы и длинные ноги, которые она держала, скрестив, под стулом. В конце тех нескольких секунд, что я смотрел на нее, она задумчиво подняла голову, невидяще посмотрела прямо мне в глаза, сделала такое движение губами, будто удивилась про себя какой-то интересной мысли – и тут же вновь опустила голову. Бывает, что ты сразу и вдруг выделяешь среди массы людей одного человека, причем не обязательно женщину – и чувствуешь волнующий, даже какой-то магический интерес к нему.

Девушка с легким выражением любопытства на лице листала лежащий перед ней журнал.

Я сел за соседний стол. Некоторое время я посматривал на нее сбоку, как бы невзначай – не хотелось ее смущать. Потом мне показалось, что она так увлечена чтением журнала, что я могу спокойно рассматривать ее, как скульптуру в музее. Она была одета в потертые голубые джинсы и серую тенниску. За ее спиной висела на спинке стула смятая джинсовая курточка. На ногах бежевые туфли-мокасины, которые она носками повернула друг к другу. В позе, в которой она сидела, было что-то трогательно девчоночье. Она чему-то спокойно и добродушно усмехалась про себя. Чуть прищуренные большие глаза без косметики. Длинные, растянутые в полуулыбке губы с легкой родинкой слева.

Тут я рассмотрел журнал, который она листала – это был «Смена» еще советских времен, наверное, семидесятых или начала восьмидесятых годов.

Ко мне подошла официантка и положила на стол меню.

– Пиво, – сказал я ей, – светлое.

– Хейникен, Хольстен? Сибирская корона?

– Корону ноль пять.

Официантка ушла. Девушка за столиком перевернула еще несколько страниц и принялась рассматривать заинтересовавшие ее фотографии.

Я встал и пошел мимо нее к стойке.

Возле стойки я внимательно осмотрел все выставленные на стеллажах бутылки с напитками, затем повернулся и вальяжной походкой пошел к своему столику. Возле читательницы «Смены» я остановился.

– Ну и как вам это? – спросил я.

Девушка полуобернулась, внимательно взглянула на меня.

– Что – это?

– Ну, «Смена»…

Она дернула бровями – будто пожала плечами: мол, ну что тут сказать? И сказала:

– Забавно. Местами даже серьезно.

– Серьезно? – улыбаясь, спросил я. Пока я размышлял, что говорить дальше, она приняла решение.

– Да вы садитесь. – Девушка чуть съехала со стула, выбросила вперед обе ноги и толкнула носками мокасин ножки противоположного стула. Я сел.

– Давно на вас смотрю, – сказала она, глядя на меня смеющимися глазами.

– Давно? Но, кажется, вы читали журнал…

– Да. Но я люблю наблюдать за людьми. У меня это получается как-то одновременно, что-то делать и смотреть на людей. Как в метро.

– Метро?

– Ну да. Жизнь, как метро. Ты куда-то едешь, в вагон входят люди. Ты смотришь на них, думаешь о них, можешь поговорить. Но на самом деле не смотришь и не думаешь – просто куда-то едешь. Можно воображать, что вы едете вместе. Но в конце концов поезд прибывает именно на твою станцию.

– Или на конечную, – сказал я.

– Ну да. Я и имела в виду смерть. А вы что подумали? – засмеялась девушка. – Вы, кстати, давно думали о смерти?

Ее большие глаза светлого чайного цвета разглядывали меня с добродушным любопытством. Внутренними поверхностями сжатых кулачков она подпирала щеки. Сколько ей лет? Двадцать, двадцать два… что-то было в ней от ребенка.

– В общем… – сказал я, – я думал об этом… о смерти. Не далее как вчера.