Валерий Былинский - Адаптация

– Странно… – сказал он, то ли не додумав, то ли не закончив вопрос.

Мы сели за оставленный Лизой стол, на котором стояли мой нетронутый бокал и ее выпитый и лежал оставленный ею журнал «Смена». Растерянно улыбаясь и не глядя на Антона, я сказал:

– Ну что, как дела? Рассказывай…

– Мне показалось, вы давно знаете друг друга, – неожиданно произнес Антон.

Я посмотрел на него.

– Почему?

– Так бывает, люди как-то выделяются своей близостью друг к другу. И сразу угадываешь, что вот эти двое знакомы.

– Вероятно, это не мой случай, – пожал я плечами. – Ты когда уезжаешь?

– Завтра. Уже получил визу, заказал проживание в гостинице с курсами китайского языка в одном маленьком городке под Пекином. Сначала на полгода, а там посмотрим.

– Не жалеешь?

– Позже, наверное, пожалел бы. Найду работу, поживу год, два. Хочешь со мной? Приезжай, тебе, похоже, тоже надо изменить свою жизнь.

– Поменяться?

– Нет, человек не меняется, я думаю. Он может только подниматься или опускаться нравственно. А мы принимаем эти подъемы или спады за перемены.

– Антон, а ты не видел случайно один фильм… – я, как смог, пересказал ему содержание рассказа Лизы о французском фильме, в котором главную героиню в один очень ответственный и важный, и может быть, самый важный момент жизни главный герой зовет Элизабет.

– Это «Ночные воришки», – сказал Антон.

– «Ночные воришки»? Точно?

– Да. Старый французский фильм. Восьмидесятых, что ли, годов. Он у меня дома есть, от сестры старшей остался, на кассете.

– Не дашь посмотреть?

– Тебе когда нужно? Сейчас?

– Да ладно, – я махнул рукой. – Это потом, вообще… А о чем он?

– Там парень и девушка любили друг друга. Ночью они обворовали какого-то богатея…

– Ладно, – вновь махнул я рукой. – Слушай, а зачем ты со мной встретился?

Антон с улыбкой покачал головой:

– Да сам не знаю. Может, для того, что это вот рассказать?

– Так вот какое у тебя задание, счастливый ты человек! – откинувшись на стуле, я рассмеялся.

– Счастливый человек, – тоже почти смеясь, смотрел на меня черными глазами, Антон, – это ты меня так называешь?

– Тебя, да. Ты показался мне – тогда, когда окно ставил в квартире – таким счастливым!

– Знаешь, я совсем не знал, когда шел сюда, зачем я нужен тебе, а ты мне! – говорил Антон. – Честное слово, не знал. Просто хотелось встретиться перед отъездом. Ты прав, я ведь действительно какой-то жутко счастливый. Часто счастливый… даже много, слишком… Вообще, мне кажется, все счастливые должны обязательно делиться с несчастливыми.

– По справедливости? Взять все и поделить? – смеялся я.

– Слушай, она что, ушла и не оставила никаких следов?

– Никаких, кроме этого журнала, – я взял со столика «Смену». – Когда я спросил телефон, она сказала… как же она сказала? Типа… не нужно пытаться наследить в будущем, пока сам туда не заявился… Или что-то вроде того.

– Это ерунда. Она просто не верит в человеческую волю.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Ну, есть такие люди, которые не считают, что человеку надо упорно добиваться всего, чего желается. Они думают, что если тебе предопределено что-то твое, именно для тебя, то это все равно произойдет. Надо только прислушиваться к окружающей жизни, чтобы это случилось.

– Ты хочешь сказать, она не дала мне телефон, потому что хотела проверить, суждено нам на самом деле встретиться или нет? Астрологично как-то, скучно! – сам не знаю почему смеялся я.

Антон взял журнал в руки, полистал его:

– Может, здесь есть тот след, который она из будущего оставила в твоем прошлом?

Вместе с Антоном мы спустились в метро. Я долго жал ему руку, наконец он сел в вагон и уехал. Я стоял на перроне, смотрел на входящих и выходящих из вагонов людей. Смотрел, как они с безличными лицами усаживаются на сиденья, смотрят сквозь меня, как отъезжают. Что-то было завораживающее в звуках приближающегося поезда. В открытии и закрытии дверей, в этой меняющейся толпе людей. Сотни судеб и лиц втекали и вытекали через стеклянные двери. Поезд набирал ход, стирал скоростью свое изображение и исчезал. Это действительно было похоже на жизнь. Куда они едут, зачем входят в метро? Одинокие, забывающие в бессмысленном потоке о своем одиночестве. Забывающие любить. Там, наверху, в машинах, запрудивших асфальтовые улицы, жизнь была более упорядоченной, но и закрытой, тесной. Один, два, три четыре человека закрыты в автомобиле, как в танке, отделены от мельтешащего за окнами мира. Стоят или медленно ползут куда-то в толпе таких же танкеток.

Мне казалось, что сейчас я ощущаю обе эти жизни – ту, что наверху, и эту, внизу. Я вытащил из кармана и полистал журнал, взятый из «Бункера». На одной из страниц было черно-белое фото девушки, очень похожей на Лизу. Снимок был сделан в актовом зале то ли школы, то ли института советского времени. И подпись: «Ярославские выпускники пединститута готовятся…» Я не стал дальше читать. Я поймал себя на мысли, что вглядываюсь в эту текущую массу людей, чтобы увидеть Лизу. И сразу же ощутил, как чудовищно тяжело будет отыскать ее здесь – даже если она действительно сейчас проезжает мимо в одном из вагонов метро. Я положил журнал на мраморный выступ в вестибюле станции и пошел к выходу. Мне вдруг расхотелось разгадывать какие-то там загадки со следами в будущем или в прошедшем. Если что-то тебя взволновало, поразило, зачем это усложнять? А ее, наверное – ничего не поразило. Игру, в любой ее форме, я сейчас ненавидел. Не хочешь встречаться со мной, не надо. Твои следы, Элизабет, остались внизу, в мавзолее метро.

Я поднялся на эскалаторе на улицу и вернулся к «Бункеру». Зачем?

На входе меня вновь пропустили сквозь арку металлоискателя и обыскали рюкзак.

Подойдя к официантке, обслуживавшей меня час назад, я почти спросил у нее, не знает ли она девушку, которая сидела за этим столом с этим журналом, который остался навсегда в метро? Официантка пристально смотрела на меня, будто ожидая вопроса. Но я ничего не сказал. Сел молча за стол. Заказывать ничего не хотелось. Опять немного, совсем чуть-чуть захотелось умереть. Скажем, хотя бы на месяц или год – только чтобы на это время исчезнуть из жизни совсем. А потом… очнуться. И посмотреть, что ты потерял. Все-таки жить иногда хочется. Знать бы хоть что-то, ради чего тебе хочется жить. «Дурак, ты не умрешь никогда», – словно закадровый голос в кино, глухо сказал кто-то во мне, – я даже вздрогнул. Боковым зрением увидел, что слева ко мне подошла и остановилась официантка.

– Знаете что, – сказала она с холодной усмешкой.

Я поднял голову. Официантка полезла в карман передника, вытащила листок бумаги и протянула мне.

– Она просила не отдавать вам, если вы про нее не спросите. Но я подумала, что вы не спросите. И решила отдать так.