Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

У Ады-Адоры грудь красивая.

По возвращении я решила искупаться. Начиная с этого года, все запреты и ограничения на частоту и продолжительность водных процедур были упразднены, тем самым сократив процентов тридцать наших с папашей скандалов. Затишья, впрочем, все равно не было. Тем утром мы были снова в ссоре, не помню, из-за чего, но на следующую прогулку я поднялась в упоительном одиночестве.

«Заодно скажу «привет» Таньке».

Но ее нигде не было. А он у «соборика» делал красивую «ци-гунскую» гимнастику.

Вся дорога домой была занята мыслями о Создании. Женская ревность, как говорит Сашка, самое страшное зло на свете. Хм, думаю, ты имеешь резон так утверждать. Женщина, когда ревнует, начинает вырабатывать какой-то страшный внутренний яд и сама чахнет и начинает болеть… хиреть… о… моя бедная душа, мое зудящее от ожогов красное тело…

Nach Mittag– Ну… совсем достал, – простонала утомленная солнцем Ада, тасуя карты. Танька сорвала цветок шиповника и довольно нежно провела им по моей спине.

Похоже, у меня завелась подружка. Пренебрегая дневным наведыванием на пляж, я провела послеобеденные два часа в повзрослевшем обществе Зинки. Неизвестно, какие черти уняли истерические элементы ее несносного характера, но с ней теперь можно было по-человечески общаться.

На пляж я решила удрать только тогда, когда горизонт будет совершено чист, когда Альхен будет обращать на меня чуток больше внимания, а Создание не будет маячить между нами (даже лежа на животе и ковыряясь палочкой в бетоне под лежаком). Ну а еще и safety uber alles! Поэтому время от времени, отлучаясь от веселой Зинки, я шла в нашу комнату, где спал отец, начинала неспешно рыться в особо трескучих целлофановых кульках, потом переходила к холодильнику, стараясь как можно более медленно и скрипуче открывать дверцу, потом у меня «рассыпались» кассеты прямо на металлический поднос, почему-то торчащий у меня из-под дивана. Папаша вскакивал, как ошпаренный, называя меня всякими неприятными именами, и выгонял за дверь. Но как только наступала полоса тихого сиестического сна – хитрая хромая Адора была тут как тут. Переливала безалкогольный тоник в трескучий пластиковый стаканчик, притоптывая на скрипучей половице, потом деловито шуршала крымской прессой. В конце концов, сонный и злой папаша заявил мне, что больше, в священный период с часу до трех, я в эту комнату не смею даже открывать дверь.

«Yes!» – ответила я и с чувством выполненного долга отправилась на балкон к Зинке играть в карты и рассказывать про месячные.

Сидели, вытянув ноги на перила, пили из высоких стаканов смородиновый компот.

– Ну, так как этот твой йог?

– Интрига века. Я его в этом году постараюсь так уделать!

Я вела тройную игру. Для папаши была весьма тупым отроком в наушниках. Для Альхена – озабоченным гиперсексуальным львенком. А для Зинки чем-то вроде «сложного прикольного подростка».

В три ноль-ноль пошли в парк. На аллее Победы глянула вниз. Разумеется, все в сборе.

Сидели битый час в паре с бескартиночным, жутко нудным учебником по немецкой грамматике. Более неподходящего для этого entourage предмета и представить трудно!

Альхенское лицо гипнотизировало меня с каждой страницы. Составьте по пять предложений с каждым из нижеприведенных слов schpielen, baden, lieben. Место действия? Вот несколько вариантов: Ostsee, Grosmuters Dorf, Krim, andere. Неуверенной рукой шкрябаю на клочке бумаги эти несчастные предложения. Скользкие, неуловимые намеки в каждой замусоренной извилине моих мозгов. Строчки ползут вверх. Я их упорно опускаю, в конце концов плюнула на все и в левом верхнем углу нарисовала неплохой портрет сами знаете кого. Прямо над словом Elefanten. В сочинении речь шла о зоопарке. Про гепардов я написала чуть ниже. Im Grossmutters Dorf. Не, ну какой бред! Но вот что было дальше – переведите на немецкий, разбив по частям речи. Вышло: Sascha aus Leningrad ist Briffreund zu blond Oksana aus Kiev. Хочу на пляж. Написала об этом прямо на странице учебника. Папаша сказал «idiot» и гневно зашуршал газетой. Я писала дальше. Абсолютно ничего не усваивалось. Как бы деловито я ни листала страницы, в голове торжествующе и по-хамски правила блаженная пустота. Покончили с первым параграфом. Ни черта не понимаю… чего они от меня хотят?

Ich wiel, du wilst, er will, sie volen.

В конце концов это издевательство прекратили, и мы спустились на пляж.

Слава богу, Альхен был один.

Я побросала сумки на самый дальний от него лежак. Папаша удалился в сортирную даль.

– Террор? – спросил Гепард, осторожно передвигаясь вдоль бетонной стены, хищно поглядывая на удаляющуюся папашину спину. Мне вдруг захотелось вмазать ему хорошую звонкую пощечину. За этот нагловатый иронично-учтивый взгляд.

Я вздохнула, развела руками, отбросила в сторону немецкий учебник, который закрывал собой мой купальник в сумке, и развела руками:

– Террор…

– А почему тебя так удерживают? – смотрит прямо и дружелюбно. – В чем же ты так провинилась?

– А… – Я перевернулась на живот, упершись подбородком в сложенные руки. Хитрая улыбочка. Начинаю погружение в марево лжи: – Ты даже представить себе не можешь, что я там дома учинила…

– Прямо-таки не смогу?

– Ну… у меня есть мальчик, но моя юная душа лежит, кажется, к чему-то другому. Ну, ты понимаешь?

Он с интересом посмотрел мне в глаза и продолжил умиленно улыбаться.

– И меня подстерегла полная неудача. Нас застукали. Был грандиозный скандал, и теперь меня держат на коротком поводке.

Мы очаровательно хихикнули.

Из-за лодочной появился papan.

Альхен изворотливым пресмыкающимся рванул прочь от меня, почти на корточках, лоснясь загорелой спиной. Я вздохнула и, уткнувшись носом в надувную подушку, старалась ни о чем больше не думать. Я была снова самой несчастной, самой несправедливо заточенной жертвой родительского террора. Пожилой любовник… какие-то извращенные отношения… И не хочу я ничего другого. Да, будущее для меня потеряно…

Я поплелась купаться.

– Тебе какой купальник больше нравится? Этот или раздельный? – Я была в сплошном черном. Несмотря на закрываемую площадь, он очень даже красил меня. Реплика мамы во время вечерней весенней прогулки по Крещатику, когда я была в этом купальнике и джинсах: «Неужели тебе приятно чувствовать на себе похотливые взгляды всех этих мужиков?» А мне ее слова показались комплиментом.

Так вот, я остановилась перед сидящим в позе лотоса Аль-Гепардом. Он внимательно посмотрел на меня, потом кивнул на зажатые в руках зеленоватые тряпочки:

– Тот. В нем ты совсем голая.

Я одобрительно кивнула.

– Мне он тоже больше нравится.

– Женщины делятся на две категории: одни, которые выглядят лучше одетыми, а другие – раздетыми. Первая, вообще-то, мне нравится больше.