Андрей Бильжо - Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора

Таких вагонов, какие я в нем обнаружил, мне не приходилось видеть никогда. Шестиместные купе. То есть три полки с одной стороны и три – с другой. Средняя полка не убиралась, поэтому в купе можно было только лежать. Лег вниз. Над моим лицом – зеркальце, отразившее мое недоумение. Дверь была металлической и с решеткой. Все вместе напоминало тюрьму и курятник одновременно. Впрочем, ни там ни там я ни разу не ночевал. Было безумно холодно. То, что должно было быть одеялом, оказалось бумажной простыней. Слышимость в вагоне феноменальная. Спать невозможно, но и не спать сложно. Я периодически проваливался в сон, а когда из него вываливался, то в желтом больничном свете видел свою помятую испуганную физиономию и слышал энергичную беседу двух итальянских проводников, не прерывавшуюся ни на секунду.

Утром, в двух свитерах, но все равно продрогший, я с ужасом обнаружил, что в туалете нет воды. Злой, пошел к проводникам. В купе сидело два гладковыбритых, свежих, ухоженных смуглых красавца. В белоснежных тонких рубашках. Увидев меня, они заулыбались. «Где вода?» – практически прокричал я на своем слабом итальянском. «Кончилась!» – весело ответили они на своем родном. Поезд медленно подъезжал к Венеции. К моей любимой Венеции. Ярко светило зимнее солнце. Ну и хрен с ней, с водой, вон ее сколько. Я вышел на перрон, на котором беседовали два уже знакомых мне проводника. В синих форменных брюках, с синими дорожными сумками, а вот синие пиджаки они держали в руках – им было жарко.

– Ариведерчи, синьор.

– Чао.

Они оживленно продолжали свою ночную беседу. Чтобы закончить ее, им, видимо, не хватит и жизни. Почти физиологическое ощущение счастья растекалось по моему уставшему и замерзшему телу.

Летом меня отвозили на дачу в Покровку. Это 75 километров по Октябрьской железной дороге. Засыпал я под уютный стук колес. А еще я любил сидеть на откосе и смотреть на поезда. Москва – Ленинград, Ленинград – Москва, «Синяя стрела», «Красная стрела». Мой дед по линии отца, которого я не застал в этой жизни по причине того, что появился на свет после того, как его на этом свете расстреляли, родился в Санкт-Петербурге. В один из приездов я нашел квартиру, в которой прошло его детство. Дверь старая, родная, только сотни раз перекрашенная. Как все близко… Я хотел позвонить в дверь, но не мог выбрать из семи звонков один. Квартира давно стала коммуналкой. У деда было три брата. Александр окончил Петербургскую академию художеств и умер довольно рано. Петр уехал из Санкт-Петербурга с ансамблем балалаечников и домристов на гастроли в США и там остался со всем ансамблем. Потом у него была своя джаз-банда, и вроде бы он женился на афроамериканке. Так что не исключено, что в США живут чернокожие Билжо. Это не ошибка. Мягкий знак влез в фамилию моего папы случайно. Хотя, судя по документам, он стремился туда много раз еще у деда. Его вычеркивали, но он оказался очень твердым и добился своего. Павел был третьим братом. Работал Павел на судостроительном заводе и был чемпионом Ленинграда по легкой атлетике. Во время блокады он потерял жену и двоих детей. После окончания войны у него образовалась новая семья. Когда в тринадцать лет я первый раз приехал со своим классом в Ленинград, он пришел на меня посмотреть и узнал сразу. Все Бил(ь)жо похожи друг на друга. Дед Павел стоял, провожая меня на перроне Московского вокзала, в черном драповом пальто, и у него текли слезы. Больше я его не видел. Это, пожалуй, самое сильное впечатление от той школьной поездки в «колыбель революции». Нет. Еще запомнились презервативы. Огромное количество презервативов, плавающих в Фонтанке. Мы всем классом перевесились через гранитный парапет набережной и наблюдали, как, подобно белым рыбкам, бледным корюшкам, кружатся в хороводе стайки, да даже косяки веселых гондонов. Десятки, а может быть, и сотни. Это была весна. Нам было любопытно, весело и стыдно. Каждый раз потом, проходя по Аничковому мосту, я заглядывал в Фонтанку. Где вы, одноразовые свидетели любви и ее защитники, – резиновые изделия № 2? Но река чиста.

Тогда, в школьные 60-е годы, мы ездили в Ленинград в сидячем вагоне. А потом я долго ездил в купе. Это были уже 70-е. Тема научных исследований звучала так: «Человеческий фактор в аварийности на флоте». Я тогда много знал историй и про столкновения судов, и про всякие другие происшествия с ними. Вот одна из них.

Наше судно в тумане в Босфоре въехало в двухэтажный дом, стоящий на сваях на воде. А на втором этаже – свадьба. Нос корабля появился за спиной жениха и невесты. Свадебный подарок. Белый пароход. Впрочем, все остались живы, только капитан потом покончил с собой. Я работал с капитанами дальнего плавания Балтийского морского пароходства, а они работали на тренажерах. Серьезные мужчины нервничали, как школьники, а я изучал их физиологию.

В 90-е я ездил в Ленинград (Санкт-Петербург) на фестиваль «Золотой Остап» уже в СВ и уже в качестве художника. Во всех купе выпивали и шутили ослепительно яркие люди. Вот только малая часть: Фазиль Искандер, Георгий Данелия, Эльдар Рязанов, Аркадий Арканов, Александр Ширвиндт, Александр Кабаков. Первые фигурки «Золотого Остапа», которые вручали лучшим в области юмора, были из бьющегося материала. Случайное разбитие фигурок происходило во время распития за них в поезде Санкт-Петербург (Ленинград) – Москва. А я получил уже тяжелого, металлического «Остапа», которым можно было разбить все, что угодно. Как-то, когда я ехал получать эту премию второй раз, уже за телевизионную программу «Итого», я оказался в одном купе с Максимом Галкиным, то есть с десятью процентами сегодняшней звезды. Интеллигентный трепетный юноша с толстой книгой по филологии интересовался у меня, уйдет ли Дима Дибров из программы «Как стать миллионером» или нет. Максиму очень хотелось вести эту программу, и он этого не скрывал. Что, в общем, хорошо.