Петр Алешковский - Жизнеописание Хорька

Наконец шумливый сержантик исчез в проходе, но стоял еще под окошком, молотил по нему кулаком, кричал до тех пор, пока поезд не тронулся.

– А деньги у него старичок снял, я сам видел, – сказал вдруг из угла колдун.

– А ты, сука, не боишься, что я тебя сейчас подрежу? – спросил вдруг с блатной интонацией Хорек.

– Не-а, я людей знаю, если деньги отдал, значит, тоже навроде этого сержантика, из блаженных, – денежки, они потом не для того зарабатываются, чтоб враз их спускать, – видно было, что «колдун» напуган, но и промолчать не мог, и Хорек подивился его характеру.

– Ну, вонючка, козел ты недоделанный, тебя ж раздавить – что муху хлопнуть, ну да живи, копи свои денежки.

Он завалился на койку, отвернулся к стенке, но не засыпал, хотя был здорово-таки пьян, в первый, пожалуй, раз так по-настоящему, и, слушая, как колдун-прыщатик что-то бубнит под нос, ощутил вдруг прилив такого счастья, такой легкости – наконец-то он избавился от этих денег и снова был чист и невинен, как в раннем-раннем детстве.

На свой полустанок прибыл он к концу следующего дня. В блеклых сумерках белой ночи отыскал место, вырыл одностволку и припасы к ней – обильно смазанное, укутанное бережней новорожденного, ничего не пострадало. Углубился в лес, отмахал от жилья километров с десять и, запалив костерок, принялся очищать ружье от масла. Пороху, дроби и пуль было предостаточно – ему ведь осталось богатое наследство от Виталия, и сейчас, готовя ружье в дело, он вспоминал ту зиму, охотника, страхи и болезнь, накатившую вдруг и так же вдруг отступившую прочь. Теперь, он надеялся, будет по-иному. Нет, как и прежде, он не боялся одиночества, но, повзрослевший, набравшийся лесного опыта, осознавал, что неплохо б было приискать себе напарника. Впрочем, он загадал на рыбаков, и чутье, пока его не подводившее, подсказывало: так и случится, а что его примут в артель, не могло быть и сомнений – в лесу людьми не кидаются.

Кончался июнь, птица еще учила первым навыкам выведенных птенцов, и он поклялся по возможности бить только самцов, выполнивших свою главную функцию, хотя те из-за линьки прятались теперь по укромным закуткам, но и это было хорошо для него – значит, придется побегать, поискать – зуд погони начинал забирать его, а уши, так часто бездействовавшие в городе, ловили теперь мельчайшие звуки-шорохи.

Хорек не спешил. На полустанке накупил хлеба и муки, соли, спичек и уксусной эссенции для шкур, тем исчерпав почти всю наличность – из своих еще, не поповских, и на специально подобранном жестяном листе насушил над костром сухарей.

В ближайшей речке наловил руками рыбы – ею и питался на вынужденной стоянке и, когда закончил все приготовления, собрался уже основательно, упаковал рюкзак и тронулся в путь, на север, и шел, шел, шел, не в том взвинченном и опустошенном настроении, что в прошлом году, а со спокойствием бывалого уже лесовика.

Жара стояла несусветная, дождей не было давно. В лесу зависла духота, болота парили, а многие уже и пересохли. В борках хвоя шелестела под ногами, как бумага. Сильно пахло смолой, и этот главный здесь запах забивал остальные. В сухом безветрии была одна страшная сила, коей он боялся, – огонь, а потому костры закладывал маленькие и тщательно заливал-затаптывал за собой кострища. Сойки и вороны часто увязывались за ним, оповещали всех обитателей о приближении человека, но он не таился, шел уверенно и ходко, лишь при случае стреляя глупых рябчиков на прокорм. По его расчетам, оставался день-два, он начал уже узнавать окрестности: длиннющее желтое болото, не опасное, он переходил его поперек; озерко как блюдечко, озерко побольше с островком посередине – он был почти у цели. Опять время и свобода стали бесконечны, принадлежали ему, и только ему, и Хорек во все глаза глядел по сторонам, радостно отмечая цвирканье белки, стрекот мамаши-рябухи, скликающей выводок, ловил звуки тяжелоперого хлопанья – взлеты жирующего глухаря.

Около очередного озерка, наломав лапника, устроил себе последнюю лежанку, запалил костерок, жарил на угольях рябчиков, глядел в небо, на медленные, застывшие облака. Он чувствовал себя здесь дома и не мог уже взять в толк, какая такая Сила все же согнала его отсюда и зачем следовало ему опять оказаться в городе. То, что Сила была, – он помнил, он ощущал Ее и теперь разговаривал с Ней? с Ним? О чем? Да ни о чем – о чем-то...

Посреди ночи Хорек проснулся – никогда еще не чувствовал он столько тревоги, прямо-таки разлитой вокруг. Серое, безмолвное, запечатанное свинцовыми пломбами небо, странная гнетущая жара, и запах стоял не обычный, смолистый, а какой-то мешаный, и туман завис над дальним лесом. Скоро он догадался, что то не туман, – далеко, где-то в районе его озера, полыхал лесной пожар, – дым обволакивал горизонт, поднимался к небу, мешался с ночным серым воздухом, ноздри стали различать уже тонкий запах гари. Следовало спешно уходить, но куда?

Он влез на высокую ель и с верхушки разглядел только клубы дыма – весь север, запад и восток были охвачены пламенем, и оно, похоже, двигалось сюда, так как вдруг он заметил стадо оленей, бегущих через болото прямо на него, на юг.

Здесь, на верхушке дерева, гулял ветерок – северный ветерок, постепенно набирающий силу, и, зная эти места, Хорек предположил, что к утру ветер окрепнет, а значит, и огонь пойдет быстрее.

Хорек слез с елки, на всякий случай затоптал костер – он решил бежать к озеру с островком посередке – там огонь был бы не страшен. Остаток ночи он прошагал быстро, почти бежал: борками, через болотца, и часто стороной его обгоняли летящие в испуге птицы. Спасались все без разбору, лес вокруг шуршал от копыт, коготков, наполнился хлопаньем крыльев – огонь, судя по всему, шел по пятам.

Ветер действительно окреп, и уже явственно потянуло гарью, жженой смолой, и он прибавил шагу. Хорек уже несся, не разбирая пути, по кочкам, по рытвинам, спотыкаясь и вскакивая, паника природы передалась ему.

Впереди замаячило большое длинное болото, и на нем он увидал вдруг исполинского лося. С испугу зверь показался больше того, прошлогоднего. Лось отдыхал, вполоборота развернувшись к северу, к надвигающемуся пламени, к спешащему Хорьку – ноздри его бешено раздувались, видно, бежал он долго, и умные, грустные глаза, казалось, глядели прямо на человека. Хорек перезарядил ружье, загнал пулевой патрон, второй сунул в карман и с криком бросился на прогалину. Лось вздрогнул, очнулся и бесшумно истаял на длинных своих ногах в гуще леса. Кажется, он тоже держал путь к озерцу, во всяком случае, Хорек поспешил за ним и скоро вышел на пустое пространство, на еще одно болото, в центре которого лежало спасительное озерцо. Он рванул к нему не разбирая дороги и, когда обернулся назад, увидел дым в полукилометре. Подойдя почти вплотную к берегу, он понял, к своему ужасу, что из затеи ничего не выйдет. Кочковатое болото кое-как держало человека, но по приближении к воде становилось все более и более опасным – Хорек проваливался уже по колено, по пояс – у самой воды была трясина, и спасительный островок с жидкими корявыми сосенками оказался недосягаем. Все же здесь было много воды, слишком даже много, и он наконец упал на какой-то бугорок, чтоб отдышаться. Он совсем выбился из сил, лег грудью на сухую колючую осоку, грязный, мокрый наполовину, и потом только расстелил ватник, подложил под спину рюкзак и, кое-как устроившись на махоньком пятачке, повернулся лицом к наступающему огню.