Ева Ланска - Четверо мужчин для одной учительницы

Марк Натанович Бернштейн был весьма преуспевающим юристом. Родился он в Питере, подростком родители вывезли его в Израиль. Они до сих пор живут недалеко от Тель-Авива, а он, увлекшись юриспруденцией и выучившись, работал, потом уехал во Францию, где женился на француженке, произвел на свет дочь Дину, через пять лет развелся, и уже ничто не мешало ему заниматься своим делом. Его контора «Бернштейн и Ко» располагалась на первом этаже скромного особняка в 16-м районе Парижа, второй и третий занимала его квартира в антикварном декоре красных тонов. «С улицы» в контору мало кто заходил, случайно зашедшего старались выпроводить под благовидным предлогом. Марк предпочитал работать со «своими» и только по рекомендации. Он, безусловно, обладал талантом «дружить». Такого количества «своих» Прибыловский не видел больше ни у кого. При этом Марк всех помнил, со всеми поддерживал «дружеские» отношения, зарабатывая на них так же легко и непринужденно, как и общался. В смысле легкости общения у него было чему поучиться. Манеру начинать разговор с забавной истории Прибыловский перенял у своего друга. Хорошо рассказанные анекдот или случай из жизни, коих у него всегда был запас, принимались на «ура», и самые запутанные вопросы решались почти сами собой... Однако же об истинных причинах этого самого «почти» Прибыловский догадывался, о других знал наверняка. Его друг был редким специалистом проворачивать дела в обход законодательства практически любой страны.

Когда-то у отца Марка, дяди Натана, на стене висела огромная карта Советского Союза, на которой красными флажками были отмечены места, где он, талантливый советский инженер, побывал с командировками. Вся 1/6 часть суши была истыкана алыми метками, чем дядя Натан страшно гордился. Его сын настолько превзошел своего родителя, что мог бы утыкать флажками оставшиеся 5/6. «Друзья» были у Марка по всему миру, каждому он оказал услугу «конфиденциального характера», «помог в свое время», – как он выражался. Прибыловский не был исключением. Он тоже был обязан своему другу детства. Но это была не услуга «конфиденциального характера». Он был обязан Марку жизнью...

Им тогда обоим было по 20 с небольшим. Марку чуть больше, но он всегда был мелким, и с самого детства в питерском дворе «колодцем» их принимали за ровесников. Марк уже учился в Израиле, а Виталик в Питере. Общались по телефону. Марк никогда не забывал поздравить со всеми праздниками – личными, советскими, религиозными, своего «лучшего друга» Виталика и всех его родственников: отца дядю Аркадия, маму тетю Любу, мамину сестру тетю Надю, а также передать привет знакомым, которых он помнил, как будто вчера уехал из Питера. Если бы их кошка Люся отмечала праздники, он поздравлял бы и ее. Родственники были от Маркуши в восторге. «Далеко пойдет», – предрекали они, советуя Виталику брать с него пример. Виталик и сам понимал, что с Марком надо дружить. Его чутье на людей было сродни абсолютному слуху. Оно всегда направляло его к «правильным» знакомствам и еще ни разу не подвело. Вот и с филологиней тоже.

Виталий Аркадьевич отвлекся... Он походил по гостиной, подошел к трюмо, достал из ящичка пакетик с табаком. Не спеша набил трубку, опустился в кресло, мягкое, кожаное, принимавшее форму и тепло его тела. Он обожал его. Выходить из дома сегодня не хотелось... Щекочущий аромат табака наполнял носоглотку, лоб, затылок... Седой дым лениво извивался, не торопясь растворяться в мягкой тишине гостиной. Он был точно таким же, как тот, что исходил от хлебной лепешки, испеченной в пустыне прямо на солнце, на железном чане, нагретом солнцем.

Подработать летом проводниками туристических групп в израильской пустыне Негев предложил Марк. Он же помог с документами. Документы всегда были его стихией. Виталик тогда просто загорелся этой идеей – вырваться из нищей советской действительности в фантастический мир горячих песков, бедуинов и приключений! Да и заработать тоже хотелось – платили «бешеные деньги», по его тогдашним студенческим доходам. И в английском попрактиковаться.

Газетный штамп «выжженная солнцем земля» испарился из его головы в ту же минуту, как только он оказался на этой земле. Ползучие холмы, останки древних вулканов, немые скалы возрастом в двести миллионов лет – полная тайн и загадок Пустыня поражала, ломая все стереотипы. Работа состояла в том, чтобы провести группу туристов от начального пункта к конечному с нескольким привалами, где ждала еда, вода, отдых и запланированные достопримечательности. Проводников было по двое на каждую группу. Марк, уже работавший здесь прошлым летом, взял Виталика в напарники. Каждый день в 10 утра они забирали людей из пункта отправления и целый день вели по пустыне. От жары, песка и солнца пот смешивался со слезами, а пустыня (Негев в переводе с иврита «полотенце») мгновенно высушивала влагу, оставляя на открытой коже следы своего раскаленного дыхания.

Самой популярной у туристов достопримечательностью была гора Карком, – альтернативная гора Синай, на которой, по преданию, Бог дал десять заповедей Моисею. О местонахождении этой горы много лет велись научные споры, но лет 20 назад археологи обнаружили на ней около 40 тысяч рисунков, надписей и останков древних построек, свидетельствующих, что Карком и являлся тем самым Синаем. Как раз после этого открытия туристы повалили в Негев в таком количестве, что понадобились дополнительные проводники. Вершина горы обычно была окутана туманом, но когда туман рассеивался, зрелище тысяч наскальных рисунков, иллюстрирующих заповеди, ввергало туристов, и верующих и неверующих, в сильнейший шок.

Пустыня вообще меняла людей. Вылезали пороки, комплексы, страхи. Некоторые становились обидчивыми и нетерпимыми, как избалованные дети, другие замыкались в себе, третьи апатично плелись за проводниками, теряя человеческий облик. «Процесс „просветления“ не проходит безболезненно», – объяснял Марк. Сам он был сосредоточенным, почти не разговаривал, лишь изредка изрекая фразы, словно считанные с горы Карком.

Однажды с одним из туристов, что пришли в пустыню «поглазеть» на чудо и сломались, не дойдя до первого привала, у Марка состоялся непривычно философский разговор. Это выглядело даже комично. Одежда бербера на Марке, загоревшее дочерна лицо и манера говорить, не тратя лишнюю энергию на слова, делали его абсолютным аборигеном. Турист – щуплый, заросший щетиной мужчина с быстро улетучивающимся налетом библиотечного интеллектуала кричал высоким обиженным голосом. Виталик слушал их диалог, не узнавая своего друга.

– Я не понимаю, почему я должен терпеть такие лишения и мучения ради того, чтобы взглянуть на историческую находку! – ныл турист.