Сергей Коровин - Приближаясь и становясь все меньше и меньше

— Понял.

Метла высунулся из люка, чтобы сориентироваться. Они должны выскочить на Старую директрису прямо под вышкой. Красный огонь — вот она!

— Волна, танки слева. К бою!

Взвод развернулся в боевую линию и полез влево на склон. Метла плюхнулся на место, стянул зубами перчатки.

— Практическим, — приказал он по внутренней связи. Почувствовал, как въехал в казенник полуторапудовый снаряд, услышал, как щелкнул клин. — Волна, по танкам, с короткой, прицел четырнадцать.

Тогда Метла еще ничего не понимал. А теперь-то знает. На него обижаются, но что он может поделать, если все эти бабские штучки, которые они называют «любовь» или как еще, — говно, просто говно по сравнению с той минутой, когда он почувствовал в казеннике снаряд. «Будет очень некстати, если у меня откажет вооружение», — подумал Метла.

Он стал осторожно опускать ствол.

На следующий день Доктор встретил Метлу на спортгородке. Солнце светило на всю катушку, после дождя отовсюду прямо на глазах вылезала зелень. Метла еще качался спросонья: батарею подняли только перед обедом, чтобы готовились в наряд.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

В санчасти Доктор приложил палец к губам и осторожно отодвинул на двери занавеску. Метла увидел в солнечном квадрате на полу страшно грязные сапоги, кого-то спящего на койке и на стуле шинель. Метла вздрогнул. Он сразу узнал спящего, не надо было видеть лица, но не это — потрясла шинель: к ней на место погон были приделаны мышеловки.

Доктор ждал, что Метла скажет: «Ох, ни х… себе!» — или что-то в этом роде, но тот спокойно глядел на грязные сапоги и колупал ногтем краску на двери. Доктор не выдержал и задернул занавеску: «Ну?»

— Значит, там был не он, — сказал Метла и сощурился поверх его головы. — Значит, там был кто-то другой.

Теперь уже настал черед Доктора, и он подумал: «Ох, ни х… себе!» — он понял, что этому парню попросту насрать, в кого… , в смысле, кто там был: капитан или майор. Это не имеет для него никакого значения, потому что твердо знает он только одно: он не может промахнуться, а больше ничего уже не имеет значения. Доктор по обыкновению пожал плечами, но было видно у него во взгляде нечто такое, отчего сержант усмехнулся и почесал лоб.

— А вы думали… — начал он, но остановился, и Доктор видел, какая пустота его окружает, и в этой пустоте нет ничего, что бы он мог взять и протянуть на ладони, и это было бы тем словом; Метла мог не продолжать — бросить бесполезные попытки во что-то связать обрывки междометий. Доктор понял, и сержанту это было ясно, но он начал снова.—Нет. Представьте себе…

Он снова замолчал. Это — не то. Это — все равно как объяснить, что он делает, когда резаная плюха летит, скажем, в правую десятину; чего происходит от того момента, когда он засек, куда пошел мяч, до того, когда уже свистят «на угловой». Глухой номер, чего он представит?

— Во! Представьте, что вас оставили там, а какая-то сука сфиздила у вас флягу… — выговорил Метла. Он еще помолчал и добавил: — А вы думали, что я по злобе, что сподлился?

Метла повернулся и вышел. С улицы проник свет, осветил стенку, дверь с занавеской, пол, на котором остались кусочки краски.

– Ладно, – сказал Доктор, – с меня бутылка.

Потом началась жара. Все, что недавно еще поражало на сопках диковинными метелками, шевелилось тюльпанами и дикими маками, горело огнем. По ночам ветер приносил горячий дым, и не давали молодым уснуть на посту огненные змеи на близких склонах. Кухонному наряду прибавилось работы — таскать с огорода в столовую зелень и огурцы. В штабе посмеивались над командиром, который зря провертел в кителе дырку: один нашелся, другой потерялся. Курбанова жалели: хорошо еще, говорили, что холостой; гадали, куда ж он делся на ровном месте? Черт его понес, уже скоро два месяца, — бардак!

«Это даже хорошо, что он ничего не понимает», — подумал Доктор, когда машина с дембелями отчалила от КПП, — Метла не подал ему руки. Доктор стоял в стороне и смотрел, как она пылит вниз в долину через кишлак, через артполк. Там шоссе, там уже можно встретить людей, а дальше снова отроги Тянь-Шаня — другие отроги — ослепительный Чимган.

После обеда Доктор взял чей-то «ковровец», чтобы поставить точку во всей этой истории. Он без карты нашел место, помогая сапогами, обжигаясь о раскаленный двигатель, загнал на высотку и увидел дрожащий воздух, волнами текущий из котловины, мертвый зной, только вороны играют в восходящих потоках, слышно, как звучит их железное перо: бу-бу-бу-бум!

Отсюда все было прекрасно видно, хотя в апреле дожди и ветры стерли следы: вот там он свернул. «Блестящий маневр!» — сказал на разборе стрельб начальник артиллерии дивизии и объявил командиру первого взвода третьей батареи сержанту Метле благодарность. «За мастерство и находчивость при решении учебной боевой задачи в особых условиях». Доктор тогда этого не видел, только слышал по рации, как Метла управлял огнем взвода. По темпу стрельбы было ясно, что сам он стреляет за наводчика на средней дорожке, и все диву давались, как он успевает крутиться. Даже у Кричевского мелькнул тогда ужас в глазах, и он сел, запустив пальцы под шлемофон. «Это не человек, — сказал он, — это какая-то машина!»

— Вот что значит работать с картой, — сказал он потом Доктору. — Смотри сюда: этот черт послал взвод по дороге, а сам свернул налево по краю минного поля — во-первых, прикрыл, во-вторых, ему же сверху все видно — корректируй! Ты слышал, какие он давал указания? И сам взял в вилку последний «птурс», но ты мне скажи, как он умудрился с такого косогора?

Кричевский и сейчас, наверное, мучается этой загадкой, подумал Доктор, сам-то он знал, что Метла разнес ту фанерину одним снарядом, а предыдущий, поставленный на мгновенное действие, нашел другую цель на тропе в Долине смерти. Это должно быть здесь, только ниже.

Доктор стал спускаться. Под ногами рассыпалась в пепел колючка, поднималась пыль, и пот, капающий с носа, с подбородка, оставлял на земле круглые лунки. Руки чернели от пепла, который забивался в складки и поры, волосы на коже стали толстые, поднялись дыбом, зажегся огнем на щеке порез — след утреннего бритья, которое было где-то неизмеримо далеко, как в прошлой жизни, и было страшно открыть рот. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял голову. Желтые гноящиеся глаза смотрели на него. Совсем рядом!

Доктор не поверил: волки — это всегда зима, лунная ночь, вой, свист погони, мороз, Клондайк, или Сетон-Томпсон какой-нибудь, и вдруг — здесь. Мираж?

Нет. Он ясно видел клыки, грязный нос, язык, каждую шерстинку на узкой морде, рыжие свалявшиеся клочья под брюхом, ямки следов и короткую тень за ним, слышал его жесткое дыхание. Ему не было страшно, потому что желтые глаза смотрели спокойно, казалось, зверь хочет подойти и лечь у ног, чтобы хоть на минуту спрятаться от солнца, от которого устал. Он был для него не более чем дерево, не более чем источник тени.