Валерий Зеленогорский - Ultraфиолет (сборник)

Опытный Сережа предлагал помочь Сергееву и предлагал свою Пильщикову из Вспольного переулка, говорили, что она нимфоманка и всем дает. Когда Сергеев предложил ей отношения с углубленным продолжением в его квартире, Пильщикова ответила, что вина выпьет, но секс уже в прошлом, теперь она занимается в театральной студии и хочет сыграть Джульетту, а та умерла девственницей. «Так что извини, ты не Ромео».

Пильщикова в реальной жизни попала пьяная под трамвай на Чистых прудах, и ее хоронили в белом, как Джульетту, говорили, что она действительно была нетронутой, отравилась вином, ну, в общем, сыграла роль вполне достоверно.

Сергеев решил, что никто не поможет, и стал анализировать свои возможности; в их доме у него было два варианта: на первом этаже Ольховская из десятого – он иногда захаживал к ней днем, после школы, она жила с бабушкой – дворничихой. Жили они бедно, родителей не было, Сергееву она нравилась не очень, то есть толстовата она была, сверху она ему нравилась, а снизу нет, пахло как-то от нее невкусно: трусами старыми, а иногда селедкой.

На седьмом жила Чашкина, дочь стоматолога из поликлиники на Сивцевом Вражке. Веселая была Чашкина, смеялась, когда Сергеев ее щипал. Она худенькая была, в Первый мед готовилась поступать, и Сергеев надеялся, что она, как будущий врач, более цинична и даст быстрее Ольховской, но жизнь распорядилась иначе.

Оказалось, что Чашкина не против, но папа ее из блатной поликлиники осматривал дочь у гинеколога каждый месяц – как культурный человек, для профилактики на предмет инфекций и ненужных образований в области живота. Сергеев решил не связываться с врачами-вредителями и сосредоточился на Ольховской, бедной и беззащитной.

Мама Сергеева уехала в командировку в Ярославль, и Сергеев решил, что время его пришло.

Он купил вина «Арбатского», сырку, колбаски сырокопченой, яблочков «Гольден» и ранним утром в душе проверил свой прибор, чтобы излишняя энергия не помешала сорвать надуманное и выстрелить в Ольховскую раньше времени.

Ольховская иногда вместо бабушки убиралась у Сергеевых, в двенадцать она пришла в одном халатике и стала мыть окна, просвеченная весенним солнцем. На ней были только трусики, и Сергеев порадовался, что будет проще: меньше вещей – легче добыча.

Сергеев поставил Джо Дассена, похожего на артиста Костолевского, и пошел приглашать Ольховскую на последнее танго перед грехопадением.

Он снял Ольховскую с окна, она была тяжелой, и Сергеев чуть не упал от непосильного груза, но падать было еще рано, и Сергеев устоял, не теряя головы и равновесия.

В танце он шептал Ольховской нежные слова, вычитанные у Ремарка, которые говорил его герой девушке с магическим именем Патриция Хольман. Ольховская Ремарка не читала, но слова до нее дошли, она даже поверила Сергееву, что он говорит их ей, до этого таких слов она не слыхала. Ее парень, старшина из Луховицкого стройбата, ей ничего такого не говорил, трахал сильно и мычал, как Герасим из «Муму», и было сладко и гладко, зато он обещал увезти ее на Север, жениться и ждал перевода со дня на день.

После танца сели к столу, Сергеев ухаживал, сосок Ольховской теребя, и просил выпить на брудершафт за любовь.

Ольховская с двух стаканов окосела и позволила юному соискателю стать мужчиной, на время позабыв о старшине: а вдруг с Сергеевым сладится – мальчик хороший, квартира отдельная, можно будет от бабушки уйти, зудит, старая, что ни попадя.

Сергеев пыхтел недолго, не успела Ольховская яблочко догрызть до половины; окна домывать не стала, бросила, – какие окна, почти родственники, чего уж там…

Сергеев побежал в душ и долго стоял под искусственным водопадом мощного коммунального хозяйства Москвы, смывая с себя чужие запахи и следы Ольховской.

Через два месяца к Сергеевым пришла бабушка Ольховской и сказала маме, что внучка беременна и надо что-то решать. Сергееву сразу захотелось спать, ему всегда хотелось спать перед грядущими неприятностями, не важно – экзамен или нежелательная беременность, он засыпал, и неприятности рассасывались сами собой. Но тут требовался летаргический сон, так как бабушка Ольховская не исчезала, хотя Сергеев крепко зажмурился; удалить бабушку могла только мама, и она сделала это.

Она мягко намекнула бабушке, что ее Сергеев совсем мальчик, – ну какой из него муж! Дала бабушке 150 рублей, адресок знакомого гинеколога и старую котиковую шубу, почти не ношенную.

Бабушка ушла, мама дала Сергееву по роже, накормила и положила спать, подальше от неприятностей.

В конце учебного года старшина забрал Ольховскую на Крайний Север, где она до сих пор защищает со старшиной наши северные рубежи и не вспоминает мальчика с пятого этажа в Плотниковом переулке. Было да сплыло, дети выросли, а абортов и после было немало, старшина Герасим любил ебать свою Муму, так он ласково называл Ольховскую.

После возлияний и воспоминаний о прошлых сражениях за трусы Сергеев задумался, как провести остаток вечера: жена была на даче, сын собирался в клуб на неформальное пати, где дети небедных родителей изображали антиглобалистов и борцов с гламуром, они специально отрывали бирки на своих вещах, но не забывали напомнить папам пополнить счет на карточке.

Придумывать ничего не пришлось, позвонил поэт, который исполнял его заказ на день рождения товарища, Сергеев знал, что товарищ любит песни Антонова, он нашел поэта, рассказал некоторые детали его биографии, и поэт переложил бессмертные стихи советских поэтов на слова из жизни именинника, потом музыканты записали в студии диск, и товарищ был счастлив и рад, так вот, звонил поэт и пригласил на поэтический вечер двух авторов в музее Маяковского. Сергеев удивился, но потом решил, а почему бы нет, раньше он ходил в Политехнический и слушал, даже нравилось, товарищ тоже поддержал, он всегда любил новые места, где должны бывать новые девушки, у него в тот момент образовался дефицит, старые надоели, Интернету он не доверял, был негативный опыт – нарвался на дочь подруги старой, которую бросил пару лет назад, а тут новые люди, новая кровь, поэзия.

Пришли. Билеты по 400 рублей за стихи. Показалось неожиданным, что в пятницу людей, выбравших стихи вместо караоке, набралось человек 50 вместе с родственниками и любовницами, но за это спасибо. «Самая читающая страна, сплошное разводилово», – подумал Сергеев.

Леша на вечер не поехал, в тот вечер «кони» рубились со «спартачами», а это дерби старый фанат пропустить не мог.

Оглядев зал, товарищ Сергеева загрустил: любительниц поэзии было мало, те, кто был, уже от любили, а мужчинами товарищ не увлекался, воинствующим гомофобом был, только за это он любил столичного градоначальника, за остальное ругал, не любил он бывших коммунистов, прикидывающихся демократами, несолидно поклоны бить в храме – а где ты первые пятьдесят лет молился, сын мой, не в катакомбах, как первые христиане, забыли, как дружинили на Пасху, отслеживая отсталую советскую молодежь, бурчал под нос товарищ.