Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

— За тот год я круглая отличница.

— Правильно. И запомни: это нужно только тебе.

Ну что за морали! Вдруг чувствую себя дурой: зачем ввязалась в глупый разговор… Замолкаю, отворачиваюсь к окну. Брексиха тоже чувствует себя неловко. Это передается остальным.

Капустнова отстукивает ритм сандалетой по ножке переднего сиденья: трам-па-па, трам-па-па.

— Кочерыжка, я тебя сейчас вместо свеклы соберу, — обещает Прохоренко.

— Я тебя самого соберу.

Прохор крутит пальцем у виска — что, мол, с дурочки возьмешь.

— Хорошо, что свекла, — говорит Лифшиц. — Я однажды сено собирал, у меня такая аллергия началась! Из носа течет, слезы, кашель, дышать невозможно… Чуть живой приехал. Ни таблеток с собой не было, ничего.

Мы трясемся в пазике по шоссе, проезжаем деревню за деревней, пока наконец нас не привозят на колхозное поле. Еще совсем рано, половина восьмого. На обочине встречает бригадирша — пухлая тетка в красной косынке, будто с агитплаката; на ногах резиновые сапоги по колено. Я смотрю на свои тряпичные китайские кеды и думаю: елки!

Безручкина вообще в сандалиях на босу ногу. Ногти на ногах у нее накрашены. Красила позавчера, а лак уже начал облупляться. Кооперативный, из галантереи в Гороховке, у меня тоже такой есть. Раньше был мамин, а теперь мой: мама не пользуется плохой косметикой, она у нас элегантная . У них на работе все на этом повернуты. Пудра, помада, лаки хранятся в специальном ящичке стола. Из соседних кабинетов приходят одалживаться в мамин тридцать второй.

— Девочки, можно у вас лак взять бордовый?

— Он загустел.

— Я разбавлю.

Тетя Оля, рыжая грация с фигурой, как песочные часы в процедурной, подчеркнутой расклешенной плиссированной юбкой, уходит с флакончиком в руке. Через несколько минут возвращается.

— Спасибо.

В свои три с половиной года я была очень удивлена этой сценой:

— Почему она сказала спасибо? Она же вам разбавляла. Это вы должны говорить.

— Дурочка, она ведь накрасилась нашим лаком.

Тети Лена, Вера и Магда смеются. Всем коллективом.

Бригадирша показывает фронт работ: отсюда — и во-он до тех цистерн ваш участок. Рукавицы кому надо — в мешке.

Мы с Капустновой выуживаем из огромного пакета по паре нитяных перчаток. Они больше размера на три и уже все в земле.

— Может, ну их?

— Руки сотрешь.

— Обо что? О свеклу?

— Девочки, посмотрите, там поменьше есть.

Расходимся по бороздам; седалище кверху, гряда между ног. Свеклу нужно вытаскивать за ботву и бросать пока прямо на месте. Когда накопится — перетаскать в общую кучу. Это даже не куча, а ровный широкий круг: вершки наружу, корешки внутрь. По мере того как мы продвигаемся от обочины к цистернам, стенки зеленого колодца растут. Завтра за ним приедет трактор с прицепом: ботва — корм скоту, корнеплоды на переработку.

К полудню поясница болит так, что трудно разогнуться. Все чаще кто-нибудь останавливается и подолгу стоит столбом в борозде. А ведь нам еще две недели сюда кататься.

Лифшиц достает из кармана перочинный нож, разрезает свеклину пополам, круговым движением вырезает из сердцевины конус, пробует с ножа. Я тоже съедаю кусочек.

— Невкусная.

— А по-моему, ничего.

— Перерыв полчаса, — объявляет Брексиха.

— Сиськи! Сиськи! — Прохоренко приложил самые крупные свеклины к груди и носится вокруг урожайной кучи.

— Прохоренко!

— Дневник на стол! — передразнивает Прохор.

— Пойдемте от цистерны отойдем, — говорю я. — Аммиаком разит.

— Дышите глубже, проезжаем Сочи. — Лифшиц артистично зажимает нос рукой.

Мы уходим к свекольным колодцам, достаем из сумок бутерброды, термосы с чаем. Еда кажется фантастически вкусной.

После обеда бригаду навещает проверяльщик от колхоза — жирный вредный Фарид. Он смотрит, не пропустили ли мы свеклу в борозде, и, если таковая обнаруживается, выдергивает и относит.

— Карпухин, чего ползешь как черепаха?! Смотри, другие уже где.

Давно заметила, такие люди всегда цепляются к самым слабым. Карпухин и подтянуться толком не может — он у нас больше по наукам специалист; типичный ботаник: плечи узкие, руки-ноги как спички, на носу очки…

Но — главное не сила, а мозги, свидетельствует опыт мировой цивилизации. На следующий день Карпухин приносит нож, срезает самые пышные свекольные хвосты и, пока не видит Фарид, втыкает их в пустую борозду.

Совершенно правдоподобный рядок пропущенной свеклы красуется посреди поля и ждет проверяльщика.

Фарид уже знает, куда идти. Он видит ряд забытых хохолков — и отпускает Карпухину очередные комплименты.

— Чем смотришь, парень? Очки запотели?

Колхозный комиссар со всей силы дергает за ботву — и! — летит задницей в грязь с обрубком в руках.

— Видите, я ничего не пропускал, — вежливо говорит Карпухин.

Класс помирает от смеха, даже Брексиха ухмыляется. Фарид, злой, как черт, встает и, не отряхиваясь, уходит с поля.

Через месяц в бухгалтерии школы мне выдают двадцать рублей. Двадцать штук новеньких хрустящих рубликов. Настоящий капитал. Я выхожу в коридор и нюхаю их. Пахнут они замечательно.

Деньги нужны для того, чтобы их тратить, — это я знаю с детства. В деревне дядья научили меня пантомиме: дедушка денежки заколачивает (тук-тук кулаком о ладошку, как молотком), а бабушка — ф-фуй! (легкое дуновение, словно на одуванчик) — тратит!

Как-как?

Смотри еще раз: заколачивает… тратит… Поняла?

Я показала при первых же гостях, встав на стул, как артистка на сцене. Дедушка рассмеялся, чем подтвердил верность подхода.

Что ж, будем тратить. На заработанные в колхозе деньги я решила купить летний костюм. В гороховском сельпо были такие: длинная юбка и блузка без рукавов, ярко-красного цвета. Тонкий хлопок; может быть, даже батист.

Я стояла в примерочной, смотрела на себя в зеркало и думала: чего-то не хватает. «Гольфы нужны!» — сообразила наконец. Отправилась изучать прилавки. Как по заказу, в магазине оказалась пара моего размера и цвета — киноварь, фламенко, красный мак. Ура!

Продавщица сверила чек и стала заворачивать покупки.

— Не надо. Срежьте, пожалуйста, ярлыки. Прямо в этом пойду.

Мне не терпелось надеть костюм немедленно. Пройтись в обновке по райцентру, зайти в книжный, в «Подарки»… начать новую жизнь…

И я зашагала по улицам, совершенно счастливая.

Но эйфория продлилась недолго. Я уже вернулась из Гороховки и шла по лесной дорожке с автобусной остановки. Навстречу стремительной походкой летел человек. Это же папа! Торопится с обеда в институт. Окинул меня взглядом:

— Ты прямо как палач.

И дальше помчался. А я остановилась как вкопанная.