Лия Киргетова - L

И то, о чем я мечтала с детства: девочкина, возможно, мечта, понятная, скорее, женской душе, чем мужской — «правильно успокоить». Нервные, порой истеричные девочки — а кто видел иных? — редко нуждаются в долгих смыслокопательных дискуссиях, в ценных указаниях: «успокойся, потом поговорим» или «совершенно не понимаю, из-за чего сходить с ума». Также им не нравится, когда партнер уходит молчать в другую комнату, демонстративно закрывая за собой дверь, отгораживается компьютером, телевизором, агрессивным доказыванием собственной правоты, обвинительными нападками, выгулом собаки, приготовлением ужина или бурным сексом. Девочку нужно просто пожалеть. Плачущий человек требует только одного простого действия: подойти, обнять, сказать: «Не плачь, любимая, все будет хорошо, я тебе обещаю. Мы решим все проблемы вместе. Я тебя очень люблю. Слышишь? Ну?»

Этот алгоритм бесценен и эффективен, как никакой другой. Уже потом, гораздо позже, можно вытаскивать с полки и правоту, и дискуссии. Но не во время слез. Женька стала первым человеком в моей жизни, владеющим этим секретным знанием. Умеющей с расстроенным, всхлипывающим человеком разговаривать, как с восьмилетним ребенком.

Только с Женькой я стала видеть, что часто ошибаюсь, что не всегда вижу правильный выход из ситуации, не всегда принимаю верные решения.

Несколько лет назад меня, как маму четырехлетней дочери, пригласили в детский сад красить стулья. Есть такая форма трудовой родительской повинности. Весна-красна, безмятежное майское утро, я в одиночестве на детсадовской веранде с наушниками от плеера в ушах, крашу маленькие стульчики и мечтаю о большой и чистой любви. Птички поют, солнышко светит. На полу настелила газет, чтобы не запачкать все вокруг, и усердно, аккуратно, с удовольствием крашу… Законченные произведения малярного искусства ставлю в ряд. Сложно. Особенно трудно даются ножки….

Когда выкрашенный ряд насчитал двенадцать стульев, на тринадцатом до меня дошло, что я… мммм… зря, наверное, крашу ножки этих стульев-малюток в последнюю очередь!

То есть, я двенадцать раз подряд ставила стул на газету, красила поочередно: спинку, сиденье, бока, а потом буквой ижицей ползала вокруг стоящего стула, пытаясь прокрасить каждую ножку со всех сторон!

Только на тринадцатом стуле меня осенило свыше, что можно просто начать с ножек, и, перевернув стул, удобно и быстро выкрасить его снизу, а потом уже довершать спинку и сиденье. Я была потрясена таким простым и убедительным наглядным доказательством отсутствия у меня мозгов. С Женькой я поняла, что слишком часто крашу ножки в последнюю очередь.

Я начала уметь моментально увидеть ситуацию глазами другого человека. И чаще допускать, что моя внутренняя картина мира может совершенно не соответствовать не то что бы объективной реальности, а другому ее описанию.

В мире иногда все не так, как кажется. Совершаешь в самом начале марта романтичную прогулку по центру города: солнечно, сумасшедше солнечно, захлебываясь ранней весной, идешь по внезапно чистому, даже сухому уже, асфальту, рядом, параллельным курсом бежит, настоящий ручеек, переливается… Ну, думаешь, началась-таки, вот она, весна! Растаял, гад! Вот же, совсем нет никакого снега!

— Алло, ты представляешь! В центре нет снега!

— Не может быть, — с сомнением в голосе отвечает Женька, — во дворе сугробы везде. Ты уже бредишь весной, точно тебе говорю.

— Не веришь? Слышишь? — наклоняю трубку к самой земле и выбиваю каблуком некое подобие чечетки. — Это — асфальт. А рядом — ручей. И в нем переливается солнце.

— Не утопи телефон, пожалуйста, — в трубке веселый смех. — Я тебе верю, верю. Давай-ка, топай домой уже, шлендра.

Сворачиваешь за угол, еще не успев погасить улыбку, и видишь следующую картину: человек двадцать джигитов в оранжевых жилетах долбят ломиками лед (вот тебе и чистый асфальт) и из люка канализации бежит вода (а это тебе — весенний ручей).

Вывод: нужно было не поворачивать, так бы в моей реальности в тот день растаял снег, и побежали весенние ручейки. И я бы смогла убедить в этом кого угодно. Даже мою недоверчивую Женьку.

Мы вместе путешествовали, сбылась моя давняя мечта — «вместе», вместе летать, вцепляясь в ее руку на взлете и слыша успокаивающий шепот. Вместе останавливать колесо внутренней суеты, раскрученное московским ритмом на второй третий день перемещений между пальмами, морем, останавливать время, текущее мелким белым песком сквозь пальцы. Стоп, никуда не нужно спешить. Только здесь и сейчас. Только мы. Отключенные мобильники, затухающие разговоры о работе, соленая кожа под губами, пропитанная запахом моря и солнца. Я мало-помалу прониклась презираемым раньше спокойным пляжным отдыхом, о котором совершенно нечего сказать, кроме одного — это огромное удовольствие, когда рядом любимый человек!

В Турции она мне сделала предложение. Руки и сердца. Совершенно неожиданно, в один из тех вечеров, когда, как в кино, «ничто не предвещало».

— Сядь на секундочку. — Женька в белом махровом халате, накануне подаренном мною, расцвеченном зелеными мультяшными лягушками торжественно опустилась на одно колено, достав из кармана коробочку. — Вот!

Два одинаковых золотых кольца, усыпанных бриллиантами, остановили мой внутренний диалог, наверное, на минуту. Женька в смешных лягушках немного смягчала серьезность момента. Лягушки подмигивали, мол, вот так, дорогая, у нас все не по-детски теперь.

— Я хочу прожить с тобой всю свою жизнь. Я тебя люблю. Ты будешь рядом со мной? Ты будешь свидетелем моей жизни?

Когда-то, в одном фильме услышала потрясающее определение смысла супружества. Героиня Сьюзэн Сарандон сказала примерно следующее: «Люди женятся не для любви, не для верности или постоянной заботы. Просто однажды в жизни появляется человек, который дает тебе обещание, что будет свидетелем твоей жизни».

Мне очень понравилась эта мысль. Настолько одиноко мы живем эту самую жизнь, настолько важно, чтобы кто-то, самый близкий, был рядом. Мне нужен свидетель моих дней, недель, лет. Внимательный, заинтересованный, поддерживающий или порой осуждающий, но небезразличный свидетель того, как я иду из юности в зрелость, как я приду, если повезет, в старость. О чем я буду думать на этом пути, что станет моими Ватерлоо и Аустерлицем.

Наверное, счастье, когда свидетель постоянен. Когда вот этот, сопящий в подушку, человек знает о тебе гораздо больше, чем родители или друзья. Когда на двоих делится вид из окна поезда или иллюминатора самолета, кислое вино или сладкий неизвестный фрукт, внезапные слезы или неожиданная эйфория, обиды и гнев, награды и успехи, обычная усталость по вечерам, открытия и разочарования, надежды и страхи. И когда-нибудь, лет через сорок, встретить старость смешными бабульками, хранящими общий, такой значимый и уникальный, сундук драгоценных воспоминаний о мире, судьбе, жизни.