Джонатан Троппер - Дальше живите сами

— Мои адвокаты с вами свяжутся, — сказал я, хотя никакого адвоката, ни тем более адвокатов у меня не было, и я даже не представлял, где этих адвокатов берут и какой именно адвокат нужен, когда твой босс трахает твою жену. Тут нужен приличный адвокат, не из тех, что дают рекламу на желтых страницах телефонных справочников. Но я только что порвал контракт и бросил в Уэйда стул, а сказавши «а», надо говорить и «б», и этим «б» стала фраза: «Мои адвокаты с вами свяжутся».

Я вышел из кабинета Уэйда в основное помещение офиса. Ассистенты и практиканты замерли и уставились на меня, и даже тупицы-рекламщики, очнувшись от своего постоянного ступора, вынырнули из своих отсеков. И во всех этих косых, смущенных взглядах я прочитал правду. Они знали. Все всё знали. Моя ярость мгновенно сникла под жаркой волной стыда от этой прилюдной кастрации. Моя жена спит с другим. Какие выводы? Кем я при этом выгляжу? Да ясно кем! Жалким, никчемным мужчинкой, который страдает преждевременным семяизвержением. Ах, нет, у него вообще не стоит! Или того лучше — он голубой! Столько вариантов — аж дух захватывает!

— Я ему яйца подпалил, — объявил я дрожащим голоском и, стараясь шествовать медленно и горделиво, засеменил по коридору к лифтам.

В доме опять полно народу, человек тридцать, а то и сорок. Кучкуются в основном в гостиной и в столовой, вокруг уставленного снедью стола, но в прихожей и на кухне тоже есть люди. Сильно пахнет духами и растворимым кофе. Обрывки разговора, точно бадминтонный воланчик, летают взад-вперед по комнате. Для тех, кому за шестьдесят, наша шива — прямо-таки крупное культурное событие. На тупиковый разворот перед домом одновременно выезжают задом две машины — одна справа, другая слева. И слегка «целуются». Тут же собирается небольшая толпа, гости липнут к окнам, жестикулируют, тычут в стекло; вскоре, бешено крутя красным глазом, подруливает полицейская машина, и красные блики танцуют по стенам гостиной, пока составляется протокол.

Меж тем подваливают все новые гости — старые друзья, дальние родственники, они незаметно вытесняют тех, кто уже насиделся. В дом все входят напряженные, угрюмые, а выходят из него сытые и довольные. Мы уже перестали воспринимать их по отдельности, они превратились в череду пьющих кофе, жующих печенье, пускающих слезу, сияющих улыбками милых доброжелательных зевак. Мы научились кивать, улыбаться в ответ и поддерживать нескончаемую, идущую по кругу беседу, а мысли наши витают далеко-далеко. Мы думаем о детях — тех, что имеются, и тех, которых надо завести, о наших финансах и романсах, о невестах и без пяти минут бывших женах, о сексе, который нам не доступен и которым, несомненно, балуются наши без пяти минут бывшие жены. А ещё об одиночестве, любви, смерти. И о папе. Толпа же — словно туман на темной дороге: он тает у тебя под фарами, а ты знай себе едешь.

Атмосфера в комнате слегка меняется, когда к Филиппу приходят девицы. Их трое, им чуть за двадцать, и они впархивают в комнату и направляются к Филиппу, взвихривая воздух загорелыми ножками и откляченными задницами, а за ними, точно облако волшебной пыли, тянется шлейф эротики. Они тут же завладевают всеобщим вниманием. Остальные гости продолжают машинально произносить слова, но все взгляды, точно прожекторы, фокусируются на трех девицах, на их гладких точеных икрах, которые они напрягают, чтобы встать на цыпочки в своих мягких туфельках на танкетке и дотянуться губами до щеки Филиппа. После поцелуев, объятий и экзальтированных соболезнований, сопровождаемых откидыванием со лба прядей и взмахами загнутых ресниц, девицы усаживаются на три стула, которые магическим образом материализовались перед низким стульчиком Филиппа. Для девиц в этом ничего магического нет: куда бы они ни пошли, все норовят их усадить или уложить. Они и вообразить не могут, что бывает иначе. Я знаю этих девиц, братец тусовался с ними в старших классах, с каждой развлекался неоднократно, а с двумя из них, по слухам, был «третьим-не-лишним», причем тоже не раз.

— О господи, Филипп! — восклицает Челси, длинноногая рыжая бестия в короткой юбке, пригодной разве что для игры в теннис. Они с Филиппом долгие годы держат друг друга на длинном поводке. — Мы же не виделись с той тусовки на яхте! Ну, у того русского парня, неужели не помнишь? Господи, как же мы тогда надрались!

— Помню, — отвечает Филипп.

— Я тебе очень сочувствую, — щебечет Жанель, чье хорошенькое личико скрывается под слоем искусственного загара. Она девочка плотненькая, крепко сбитая, но на самом деле мужчины таких любят.

— Спасибо.

— Такой человек был хороший, — подхватывает Келли, платиновая блондинка с короткой игольчатой стрижкой и соблазнительной улыбкой. Ее легко представить пьяненькой, зазывно танцующей на биллиардном столе в общаге.

— Ну что, Филли, — говорит Челси. — Что поделывал все это время?

— Занимался автоматизацией процессов для одной звукозаписывающей компании.

— Круууто!

— Небольшая независимая компания, работаем исключительно под заказ, — скромно объясняет Филипп. — Производим эксклюзив. Ничего особо интересного. Крошки, помните моего брата Джада?

Все как одна поворачиваются ко мне и говорят «привет». Я тоже говорю «привет» и пытаюсь решить, с которой из них мне больше всего хочется переспать. Ответ — со всеми. Хочется выстроить их в рядок и как следует вставить. Они красивы, сексуальны, общительны, сговорчивы — как раз такие девчонки, к которым я и в былые времена подступиться боялся. А уж сейчас… Сейчас я в разводе и в нокауте… Разве такие девушки станут спать с неудачником?

— Ну, а вы что поделывали? — спрашивает Филипп, и в ответ раздается полуграмотный десятиминутный щебет, сопровождаемый хихиканьем и неизменным откидыванием челок. Любая реплика Филиппа вызывает у девиц новый приступ смеха, а Челси вообще смотрит ему в рот, ловит каждое его слово и, вместе со стулом, постепенно придвигается все ближе и ближе к Филиппу, пока наконец их ноги не соприкасаются — тесно, где-то в районе лодыжек. И тут возвращается Трейси, которая после ссоры с Филиппом большую часть дня где-то гуляла. Я вижу, как она входит в гостиную, цепким взглядом оценивает горячих красоток, претендующих на ее мужчину, и решительно пробирается к Филиппу через лабиринт белых стульев.

— Привет, малыш, — говорит она и улыбается. Сначала ему, потом девицам. Я впервые слышу, чтобы она обращалась к Филиппу «малыш», слово явно не ее и звучит из ее уст неестественно, как наспех придуманная ложь. — Как идут дела?

— Превосходно, — отвечает он. — Знакомься. Это мои школьные подруги.

— Мы и в колледже вместе были, — напоминает Челси с улыбкой.