Виктория Токарева - Лавина (сборник)

Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по лицу читать все движения его души, и ей невозможно было соврать. Такое постоянное соглядатайство было даже неудобно.

— Что ты хочешь? — спросил Евгений.

— Я хочу твою жизнь. В обмен на свою.

— Я сказал: со временем.

— Ты говоришь «со временем» только для того, чтобы ничего не решать сейчас.

— Не изводи меня. Я устал.

Евгений затрепетал веками и прикрыл глаза для того, чтобы уйти из-под прицела ее зрачков.

Она увидела его раздражение и трусоватость, и к горлу, как тошнота, подступила безысходность. Показалось, что вокруг сердца образовался вакуум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лопнет с характерным треском, как воздушный шар.

Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла из комнаты.

Евгений видел, как нетвердо она ступает и какой мальчишеский карман на ее джинсах с картинкой и кнопками.

Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился за ней следом на кухню.

В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пускала. Она не хотела, чтобы ребенок существовал в сутолоке, дышал микробами, и оставляла его на улице возле дверей. Он всегда оставался возле дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что мать не вернется за ним, а уйдет другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужаса и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит это гудящее одиночество. Что-то отдаленно похожее Евгений испытывал, когда подолгу оставался без Касьяновой.

Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.

Причин для страданий, как казалось Евгению, у нее не было, а страдала она по-настоящему. Он подошел и погладил ее по полосам. Гладил, как собака, округлым движением, и рука была как лапа — округлая и тяжелая.

— Как мне убить тебя? — спросила Касьянова, доверчиво глядя ему в лицо.

— Отравить.

— Меня посадят в тюрьму, — не согласилась Касьянова.

— Тогда дай мне яд, я сам отравлюсь. Приду домой и отравлюсь.

— Ты струсишь. Или передумаешь. Я тебя знаю. Ты трусливый и нерешительный.

— И не жалко тебе меня? — обиделся Евгений.

— Нет. Не жалко.

— Почему?

— Потому что я надорвалась. Я все чаще ненавижу тебя.

Евгений смотрел на нее, приспустив ресницы. У него было возвышенное и вдохновенное выражение, будто он вышел в степь.

— Не веришь, — увидела Касьянова. — А зря.

Евгений отошел к окну, стал смотреть на улицу.

Смеркалось. Снегу намело высоко. От автобуса к дому шла узкая протоптанная тропинка с высокими берегами. Идти по ней было неудобно, надо было ставить ногу одна перед другой, как канатоходец.

По тропинке пробирались люди, балансируя обеими руками. Им навстречу светили желтые окна, на каждого по окну.

От сиреневого снега, от желтых огней в доме напротив исходила нежность.

За спиной страдала Касьянова и хотела его отравить, и это тоже было очень нужно и хорошо.

…Когда Евгений прибежал в школу, уроки уже начались. Было торжественно тихо и гулко, как во храме.

Евгений стащил свою дубленку отечественного пошива, повесил ее в шкаф и в это время увидел директора школы Ларису Петровну. Дети сокращали ее имя, как учреждение, звали Ларпет или фамильярно — Ларпетка.

Ларпетка вышла из кабинета, повернула ключ на два оборота и оставила его торчать в двери, а сама направилась в сторону раздевалки.

В тех случаях, когда Евгений опаздывал и встречал кого-то из коллег, он обычно делал два широких шага в сторону, шаг назад, оказывался между дверью и шкафом и ощущал спиной холод стены, крытой масляной краской.

Сегодня он проделал те же «па»: два шага в сторону, шаг назад, и ощутил спиной не холод стены, а тепло чьегото живота. Скосив глаза, он опознал Сидорова, который тоже опоздал и тоже прятался.

Ларпетка торопливо прошагала мимо, четкая очередь ее шагов прошила коридор. Евгений стоял, привалившись к Сидорову, ощущая на шее его дыхание, потом выглянул из укрытия. В коридоре было пусто и спокойно.

Евгений вышел из-за шкафа, одернул пиджак.

— Ты почему опаздываешь? — строго спросил он у Сидорова.

— Я ехал в троллейбусе, а он столкнулся с автобусом, и мне пришлось идти пешком, — ответил Сидоров, с преданностью глядя на своего учителя.

— На самом деле? — заинтересовался Евгений.

— Ну конечно…

— А кто виноват?

— Автобус виноват… Потому что троллейбус привязан к проводам, а автобус бегает как хочет.

Евгений неодобрительно покачал головой и двинулся по коридору к своему классу.

Сидоров шел следом, чуть поодаль.

Когда подошли к двери, Евгений приостановился и попросил:

— Давай я войду первым, а ты немножко позже.

— А не спросите?

— Поторгуйся еще…

Евгений вошел в класс.

Дети, неровно и разнообразно стуча и громыхая, стали подниматься со своих мест.

— Садитесь! — махнул рукой Евгений, не дожидаясь, когда они встанут и выстроятся.

Ученики стали садиться, так же громыхая, двигая столами и стульями, и казалось — этому не будет конца. Евгений пережидал, стоя у стола, страстно мечтая о каникулах.

— Сочинение на свободную тему! — Он подошел к доске, взял мел и стал писать поверх потеков:

1. Мой любимый герой.

2. Как бы я хотел прожить свою жизнь.

— А мы уже писали «Мой любимый герой», — нежным голоском сообщила староста Кузнецова.

Евгений решил не настаивать на промахе. Взял сухую пыльную тряпку, стер написанное. Подумал и написал:

«Что бы я делал, если бы у меня был миллион».

Медленно растворилась дверь, и появился Сидоров.

— Можно? — покорно-вкрадчиво спросил он.

— Садись, — коротко сказал Евгений, не глядя на него и тем самым отказываясь от соучастия.

Сидоров осторожно, на цыпочках стал пробираться на место.

Евгений положил мел и отошел к окну.

За его спиной дышал, жил пестрый гул. Евгений различал все оттенки и обертоны этого гула, как хороший механик слышит работу мотора.

Евгений заранее знал: про миллион никто писать не будет, потому что не знают официальной позиции Евгения на этот счет и не знают на самом деле — что делать с такими деньгами.

Почти все будут писать про то, как они хотят прожить свою жизнь: чтобы путь их был и далек и долог, и нельзя повернуть назад. И все у них будет как в песнях Пахмутовой: «Я уехала в знойные степи, ты ушел на разведку в тайгу». А почему бы не вместе в степи, потом вместе в тайге. А иногда очень хорошо бывает повернуть назад. Хорошо и даже принципиально.

За окном стояло серо-зеленое голое дерево. Оно все было усеяно маленькими серыми птичками. Птички смотрели в одну сторону и свистали во все горло, наверное разучивали новую песню.

— … Останови машину! — приказала Касьянова.