Александр Иличевский - Перс

— Вас понял, — кивнул Вагиф.

Штейн в моем случае рассчитывал на дополнительные вопросы, но, прочитав в моем взгляде разбавленное вежливостью безразличие, шагнул в сторону.

— Гюнель, теперь поговорим о твоей героине — Гурриэт эль-Айн. Великая женщина Востока, боготворимая поэтом Хлебниковым, она стала последовательницей Баха-Уллы и Баба, одной из первых мучениц новой религии. Была удушена в темнице палачами.

— Баб и Баха-Улла — это пророки? — спросил Хашем.

— У-у-у, я погляжу, вы совсем неучи. По большому счету, это ты должен мне рассказывать о Баха-Улле, ты же перс, не я. Ты хоть как-то интересуешься историей своей родины?

— Интересуюсь, — покраснел Хашем.

— И что ты о ней знаешь? — Штейн снял очки и сощурился на него мгновенно ослепшими глазами.

— Знаю, что моего отца убили люди Хомейни. Знаю, что моя мать сошла с ума от горя и ужаса, которые она претерпела в Иране.

— Да, ты говорил, — смутился Штейн и замолчал… — Хорошо, ликбез, это важно для понимания нашего главного героя Хлебникова.

— Разве он главный герой? — спросила Гюнель. — Он ведь говорит меньше всех, у него реплик раз, два и обчелся. И вообще выглядит как идиот. Ни ума, ни красоты. Какой он герой?

— Вот в том-то все и дело! — согласился Штейн. — В этом вся и загвоздка, что пренебрежимо малое человеческое становится исторически огромным вопреки всем законам природы и истории. Ведь кто такой Христос, как он видится сквозь толщу веков? Обыкновенный человечек, выступивший в роли защитника своего горемычного народа, небольшой ближневосточной племенной горстки людей. Он был раздавлен римской машиной власти, раздавлен был и его народ. И не осталось бы от него и его народа ни строчки, ни слова, однако же теперь этот человек и его народ — два осевых полюса мировой цивилизации, ее диалектический движитель…

Ребята молчали. Я больше запоминал, чем понимал. Хашем, давно уже стемневший лицом от стыда и волнения, поглощенно слушал.

— Впрочем, Бога нет, — грустно заключил Штейн, вдруг весь сникнув. — Что ж, ликбез… Итак, 18 июня 1983 года в Ширазе был приведен приговор о казни через повешение для десяти женщин, не пожелавших отречься от своей веры бахаи. Почему это произошло? Почему начиная с 1844 года в Иране были казнены более двадцати тысяч последователей Баха-Уллы? Ответ столь же прост, сколь и невозможен. Причина смерти этих мучеников та же, что и казни самого их пророка, — вера в возможность обновления, вера в будущее, вера в свершенного мехди, исламского мессию, способного установить закон и справедливость во вселенной. В 1979 году в Иране в результате антишахского переворота установилась власть фундаменталистов, отрицающих будущее и настоящее, обескровливающих все человеческое, все живое и развивающееся, отрицающая историю как продолжающееся откровение. С приходом к власти Хомейни возобновились гонения на приверженцев бахаи, и четыре года спустя были публично казнены десять женщин, отказавшихся отринуть свою святыню. Самая младшая из них — Мона Махмудниджад была только подростком. Вот ее портрет.

Штейн достал фотографию, Гюнель выхватила у него из рук, и на нас глянуло кроткое милое лицо девочки, чьи волнистые волосы были отброшены назад, необыкновенно ясная улыбка.

— Теперь о мехди, о скрытом имаме. Скрытый имам, двенадцатый имам, — прямой потомок Али и Фатимы, скрывшийся в IX веке ради того, чтобы на долгие века стать незримым вождем шиитов. С его возвращением на земле восторжествует справедливость и наступит благоденствие. Приход мехди ознаменует окончательное установление власти над временем. Овладение временем, брак с временем означает покорение вечности. Когда аятолла Хомейни после свержения шаха вернулся в Иран из Парижа, встречавшие его ликующие толпы выкрикивали: «Мехди! Мехди! Мехди!» И первое, что Хомейни сделал, он публично заявил: «Успокойтесь. Я не мехди. Я лишь приготовляю его приход». А вот для бахаи этим тайным имамом как раз и является Баха-Улла. Бахаи считают, что пророк их есть имам Хусейн, что для зороастризма он — шах Бахрам, для индуизма — воплощение Кришны, для буддизма — Будда…

— Не может быть, — сказал Вагиф, и рот его так и остался открытым..

— Вот Гурриэт эль-Айн, первая женщина-поэт Ирана, — Штейн выложил на поверхность гравюру: круглолицая девушка, в платке, смотрящая серьезно, как комсомолка, с добрым лицом, держала руки у шеи в петле из толстой веревки.

— Она некрасивая, — сказала Гюнель.

— Зато святая, — сказал Хашем.

— Гюнелька, сменяешь красоту на святость? — спросил Вагиф.

Я дал ему затрещину.

— Я пошутил, — закричал Вагиф и двинул меня под дых. Мы завозились. И тут Штейн вскинулся, схватил меня за руку и вздернул на сцену.

— Итак, еще раз. Внемлите глас истории! Ты — Абих Рудольф Петрович, иранист и военный разведчик, троцкист и литературовед, внучатый племянник великого геолога Германа Абиха, первого исследователя геологической системы Кавказа. Истоки? — Рабочая семья обрусевших немцев, два класса немецко-шведской приходской школы при нашей нобелевской кирхе, четыре курса Коммерческого училища, социал-демократический кружок «Вперед», Совет ученических депутатов, журнал «Свободная мысль», член партии с семнадцати лет. Юность? — Астрахань, ассистент кафедры истории искусств и археологии. 1920 год, политотдел Волжско-Каспийской военной флотилии, подчиненный Федора Раскольникова, освобождение Гиляна от англичан, захват деникинских судов в Энзели. Ты присутствуешь при исторических переговорах с английским капитаном о сдаче города. Высокомерный капитан прибыл на катере под белым флагом, роль которого играли женские панталоны: красноармейцы грохотали, англичанин высокомерничал. Далее беспрестанные командировки в Баку и обратно, консультации с Троцким и Блюмкиным, Кагановичем и Сокольниковым, бесплодные переговоры с Кучик-Ханом, доклады об Эхсан Улла-Хане, решение о его выдвижении на место лидера ревдвижения в Персии. Вместе с тем ты титанически любознателен и среди революционного кипения успеваешь посещать лекции в университете, становишься одним из любимых и полезных учеников Вячеслава Иванова. Блюмкин очень одобряет это. У Вячеслава ты встречаешься с Хлебниковым. Вячеслав с энтузиазмом говорит тебе о Хлебникове как о первом поэте, как о пророке нового времени. Ты влюбляешься в дочь Вячеслава — Лидию, девушку с тонким бледным лицом, талантливую пианистку. Ей скучно, но она отвергает тебя. 1921 год: Ревком Персармии, дружба с Велимиром Хлебниковым, которого ты и определил в агитотдел Персармии при ходатайстве за него Мечислава Доброковского. Особенное сближение с Яковом Блюмкиным, который собирается взять тебя в свое путешествие к исмаэлитам, но по требованию Троцкого придумывает тебе важное задание. После разгрома Иранской республики — работа с Орджоникидзе во Владикавказе. Быстрая зрелость — 1922 год: переезд в Москву, Восточное отделение Военной Академии, где готовят работников посольств и агентуру разведки, там ты был исключен на год из РКП(б) за «утайку ценных восточных вещей». Далее — место в Наркомате иностранных дел, где проявляешь яростную активность в троцкистской оппозиции. Возмездие большинства не заставило ждать: ссылка в Курск на «низовую» работу. Затем снова Москва, Блюмкин меж своих многочисленных отлучек — Исфахан, Лахор, Пуна, Катманду, Стамбул, Яффо — успевает помочь, и теперь ты начальник Восточного сектора 40-го разведуправления Штаба РККА. В декабре 1926 года направлен в Тегеран, где вошел в конфликт с послом, ранее получившим грубости и хлопоты от Блюмкина, следуя телеграфной линии Сименса отчалившего в Пуну к исмаэлитам. В связи со стремительно обесценивавшимся троцкизмом был отозван. Жил в Москве, занимался историей революционного движения в Персии. Почти перманентно преследовался по троцкистской линии. Почему не бежал в Баку, в Персию — непонятно. Стать бичом, прикинуться безумным, пешкодралом пройти страну, нищим и бездомным, лежачего не бьют, забыть себя, свой адрес, свое имя, родину, но не отдаться на съедение. Так что Абих? Стойкий оловянный? Или дело в навязчивом чувстве, в привязанности, сиречь в судьбе. Женщина? О жене — Левиковой — узнать не удалось, кроме того, что была послушная: муж сказал сберечь и отослать архив Хлебникова, все исполнила — послала, несколько ящиков, нешуточный груз, рисковала, понимала, кто есть Хлебников. В результате последнего ареста Абиха ее тоже взяли, но выжила, вернулась в 1954-м. Схороненный на Апшероне архив содержал комментарий к поэме Велимира Хлебникова «Труба Гуль-Муллы», материалы для книги «Хлебников и Тиран без Т», составление воспоминаний людей, знавших поэта в Персии, снова комментарии и фотографии. С 1931 года — редактор Государственного издательства социально-экономической литературы. В 1933 году обвинен в «блистательной слепоте», снова исключен и снова восстановлен в ВКП(б). Еще раз арестован в декабре 1934 года как бывший троцкист, окончательно исключен из партии и сослан. Вновь арестован 16 февраля 1936 года, осужден на 5 лет; после пересмотра дела приговорен 1 октября 1940 года к расстрелу. Обвинение: троцкистская агитационная деятельность в Военной Академии, в Наркоминделе, в Курской Губсовпартшколе, в Соцэкгизе, сбор шпионских сведений о целлюлозной промышленности и состоянии железнодорожного транспорта в СССР; передача английской разведке — через Тагианосова, бывшего последнего директора компании братьев Нобелей, — сведений об иранских политэмигрантах.