Александр Иличевский - Перс

Для местных племен Васмус был окружен неясной магией. Не то они верили в его личную неуязвимость, не то в его экстраординарные способности к чудесам. Свойства эти связывались с подаренной ему на свадьбу отцом невесты древней реликвией, старинным габбехом, сотканным из нити с примесью шерсти снежного барса и соколиного пуха. Вдобавок сам Васмус не ленился подкреплять свой авторитет наглядными опытами с электричеством (лейденские банки заменяли Васмусу посох Моисея) и упоминанием потусторонней покровительствующей власти великого кайзера Вильгельма II. Однако главным залогом успеха консула оставалась тающая масса щедро раздаваемых им денег. Также Васмус пытался укрепить свой авторитет в сознании кочевников, разнося баснословные сведения об успехах немецких войск в войне против Англии и России. Он живописал разграбление Лондона немецкими войсками, казнь короля Георга V и зачитывал секретное просительное письмо Николая II, адресованное Вильгельму II, где русский император оговаривал условия возможной капитуляции. С помощью холостых патронов и громоотвода, благодаря которому он остался в живых под ударами молнии, стоя на одной ноге посреди степи под майским грозовым ливнем, Густав Васмус, подобно всем своим предшественникам и последователям, отвечал на неизбежный вопрос экзамена на обожествление: „Скажи, ты можешь умереть? Быть мертвым, как другие?“

Но несмотря на все ухищрения консула предстать „человеком с Луны“, степень его авторитета ограничивалась его наличными средствами. Вожди кочевых народностей — шефы немецкой агентуры — не выдали Васмуса англичанам только потому, что сумма в четырнадцать тысяч фунтов казалась им нереальной: не было у них веры, что англичане могут заплатить такой куш за одного человека; вождям мнилось, что за такую цену они должны будут сами предаться в руки английского командования. Но консул все еще остро чуял опасность и сумел вовремя скрыться от своих разъяренных невыполненными посулами благодетелей. Жена — девочка пятнадцати лет, наследница части обширных гашкайских пастбищ и тысячи грубошерстных овец, не пожелавшая остаться родственникам на поругание, и восемь офицеров, которым английский плен не сулил ничего, кроме расстрельного трибунала, последовали за Васмусом в надежде прорваться в Турцию. Но внезапно Васмус отправился на север, где, порыскав, выбрался к телеграфной линии Сименса. Отправив сообщение командованию и оставаясь в виду строя телеграфных опор, он выбрал место у горного ручья и занял удобную оборону, выгодную в этой горной местности благодаря господствующему обзору.

Спустя две недели, 12 августа 1917 года, тайно вылетевший из Болгарии немецкий военный дирижабль L19 пронес на своем борту через Кавказский хребет десять пулеметов, винтовки, патроны, медикаменты и двадцать саквояжей с деньгами и ювелирными изделиями, миновал субтропический берег Каспийского моря, произвел снижение и продолжил следование по визуальному ориентиру: телеграфной линии Лондон — Калькутта. К полночи дирижабль оказался над искомыми координатами. Шум винтов на малом ходу слышен был с земли, но никто не подал знака. Во избежание аварии при швартовке в гористой местности командир судна поднял дирижабль на тысячу метров и отдал приказ рулевому лечь в круговой дрейф.

На заре, когда первые лучи драгоценно осветили две самые высокие снежные вершины, когда еще не вспыхнул свет в ледяном саркофаге, охватившем русло ручья, старший помощник капитана присел к иллюминатору кают-компании с кружкой крепкого кофе и подзорной трубой наперевес. В нее между горькими, трезвящими со сна глотками он увидел, как оживают тени, как стремительно они оползают с камней и склонов, как безухая овчарка, очнувшись, обходит стадо овец и у порога пастушеской кибитки садится смирно у большого камня, с края которого выдолблено углубление, откуда собака длинным, будто тряпичным языком лакает воду. Старпом утер салфеткой усы и увидел, как небольшое низкое облачко бежит вровень с дирижаблем и тает неумолимо, не разрежаясь, но уменьшаясь в размерах, изменяясь все сразу, глотая вдруг какую-то птицу, видимо сокола, пожелавшего вдруг поиграть с облаком. Набрав скорость, птица прошивала облако насквозь, выпархивая из него вместе с исчезающими клочьями атмосферного пара, переворачивалась через крыло и, поднявшись, вновь рушилась в озеро тумана. „От такой игры у нее могут намокнуть перья“, — подумал старпом и пальцами пошевелил настройку окуляра. Теперь он лучше может рассмотреть площадку, наполовину озаренную солнцем и ранее привлекшую его внимание странным предметом, который теперь оказался человеческой головой, насаженной на кривой пастушеский посох, укрепленный в камнях. Обезглавленное тело перевернуто на спину и лежит подле двух других тел в россыпи стреляных гильз, все с расставленными босыми ногами. Заиндевевшие ресницы оттаивали, и капли — одна, другая, — блеснув, увлажнили нижние веки, стекли по подглазьям. Крупный гриф скользнул откуда-то из-под брюха дирижабля, уселся на спину трупу, потоптался, рванул клювом мундир, огляделся; потоптался снова, сдвигаясь к черной шее. Запрокинутый белоглазый взгляд Васмуса не выражал ничего.

Только на вторые сутки после отлета дирижабля гашкаи решились забрать тела. В этом не было с их стороны милости, их вера требует избавить землю от осквернения. Однако бывшему родственнику была отдана специальная последняя честь. Перед тем как на ритуальном взгорье окончательно предать его воздуху и птицам, тело консула положили в горный ручей и завалили габбехами и камнями. Таков обычай мытья и закрепления окраски только что изготовленных габбехов — их на месяцы помещают в проточную воду.

Древнее пастбище на ощупь напоминает коротко стриженный габбех, подъеденный и вытоптанный тысячелетьем.»

Керри после знакомства с историей Васмуса и в силу общей склонности к востоку, хотя и при упорном его непонимании, всюду возит с собой афтафу и небольшой габбех, без которого не мыслит житья. На голубом ковре незамысловато — ромбиками и кружками — изображены бордовые фигурки: мужчина, женщина и конь.

Егеря любили друг друга, беспокоились друг за дружку, выручали. Вот Самед ждет сменщика Вагифа: смотрит в бинокль с vista point, видит, как тот идет далеко-далеко вдоль канала, с палочкой наперевес и узелком. Самед думает — что же в узелке? Хлеб, сыр, пахлава? А может, еще и мед? Если мама ему собирала — то мед, если сестра Айгуль — наверняка положила два куска гяты. Самед вспоминает, как недели две назад они с Вагифом вместе рассматривали картинку с обнаженной девушкой на картонке от чулок, как он бил себя потом по шее, ожесточенно, наказывая за наслаждение наготой. Сейчас его осанка горда и лицо открыто. Когда Самед смотрит кино, в неприличных местах он отворачивается или прикрывает глаза руками.