Александр Иличевский - Перс

9 июня Апшеронский полк отмечал свой день рождения — в праздничном походе к морю. Пришли еще засветло. Из года в год место для лагеря выбиралось на самом берегу, близ распадка, склоны которого поросли рощицей джиды. Как давно я не видел это дерево! Деревца джиды, серебрящиеся изнанкой листьев, похожи на оливы. В походах повстречать джиду было удачей, мы не пропускали ни одного, потому что дерево это дает сладковатые рыхлые плоды, которые хорошо шли с чаем. Мы их называли «финиками». Я набрал горсть, хоть они были незрелые.

С юга виднелся исхоженный со Столяровым Бяндован. Да и это уютное, довольно редкое для побережья Ширвана место было знакомо: здешние берега пустынны, и любая «зеленка» примечательна.

Лето в том году еще не раскочегарилось, днем как будто бы даже смерклось дождливо, но к вечеру совсем выяснилось, а море вполне показалось прогретым. К вечеру бриз стих, чтобы к ночи сменить направление. Снижающееся солнце отражалось в многокилометровом зеркале, которое заливал вдоль берега прибой. Апшеронский полк имени Велимира Хлебникова, вышедший утром с кордона Святого Камня в числе пятидесяти трех человек, теперь весь, как один многорукий организм, приступил к организации лагеря. Полк прошел рощицу и в устье распадка устроил склад из снаряжения и рюкзаков, к которым привязал двух взятых с собой баранов. На огромном рюкзаке Хашема виднелась сделанная белой масляной краской по трафарету надпись: «Больше тонны не грузить». Одна часть солдат разбрелась далеко по берегу в поисках дров, и скоро кто-то потянулся обратно, таща за собой легкие выглаженные, просоленные куски дерева, длинные стволы чертили по песку; комель дерева с раскидистым вымытым корнем, который тащили двое, казался срубленной косматой головой. Другая часть толкалась около склада, время от времени рассредоточиваясь, чтобы поставить у берега палатку, и снова сходясь для оборудования стоянки полкового командира. Кто-то стал кормить баранов, чтобы перестали уже блеять, выпростал для этого из клапана рюкзака пук травы. Кто-то, обвязавшись по глаза рубашкой, набрав побольше мокрого песка в руки, потащил за ласты далеко в сторону мертвого, страшно распухшего тюленя, заколыхавшегося, как пузырь. Вспугнутые чайки закружились над морем.

— Давай, давай веселей! — кричал Аббас, широко шагая от роты к роте, по местам, где устанавливались шестиместные армейские палатки и складывались напротив костры.

Слышались шершавый рык десантной пилы, глухой звук и треск раскалываемого дерева и звонкий стук, с которым вбивались топорами дюралевые уголки, применявшиеся в качестве колышков для растяжек. Раздавались возбужденные голоса и смех.

— Эй, четвертая рота! Помогите, а мы вам тоже пригодимся, — кричали егеря, еле тащившие древесный ствол.

Три человека впряглись за ветки в дерево, и тополь, в полный обхват толщины и длиной в два роста, подался вдоль берега к командирской палатке, над чьим выцветшим брезентовым полотнищем уже висело полковое бахромчатое знамя.

— Стой! — крикнул Аббас, набежавший вдруг на несущих. — Откуда? Живое? Я вам! — Аббас толкнул в плечо попавшегося под руку егеря, тот испуганно бросил дерево.

Наконец Аббас разобрался, что тополь не рубили, что он сгнил от корня и, видимо, буря вывернула его в море вместе с еще живыми ветками, покрытыми листьями.

Молодой егерь стал потирать ушибленное плечо, покачивать головой, смущенно, без укоризны.

— Во как дерется-то, а? Аж рука занемела, — сказал он тихо, когда отошел Аббас.

— Ничего, бывает. Зато командир мирный, везде своя поблажка, — сказал весело долговязый Ильхан, взявшийся помогать тащить дерево.

У полковой палатки на песке сидели мы с Хашемом. Приладив объектив, я лихорадочно, пока не село солнце, щелкал во все стороны, стараясь запечатлеть работу полка. Хашем кончил занятия йогой, спустился на землю из какой-то странной столбовой позы на голове, с жутко втянутым животом, в глубине которого обратной своей стороной проглядывал, кажется, позвоночник, выдохнул и принял от егеря кружку со сладким чаем. Затем распаковал рюкзак и стал перелистывать какие-то свои записи.

Когда егеря дотащили до нас тополь, уже с разных сторон разгорались костры. Солнце как раз село, и ночь хлынула с востока. Яростно, бездымно пылал плавник, звезды плясали в горячем воздухе. Кто-то уже купался, кто-то тащил про запас на ночь дрова, полк работал и жил как единый человек. Хашем не отдал ни одного приказания, только Аббас тут и там покрикивал. Эльмар что-то проповедовал у костра, Аббас подходил к его роте, прислушивался сердито, шел обратно к нам и по дороге хрипел советами. Искупался и я в море.

К третьей роте, взявшейся за убийство баранов и свежевание, собралось больше всего народу. Бараны висели на специальном колу с перекладиной, вбитом в песок на половину своей длины. Они толкались в отсвете костра. Потроха вдруг вывалились перламутровой горой на руки егерю, и он возился еще с ними, поддерживая коленом, ему подставили таз. С каждого, кто приходил к костру, требовали подношения в виде дров. Искупавшиеся тянулись к огню обсохнуть.

— Тельман, а что ж ты, куда ты делся? Принес, что ли? — весело спрашивал один егерь, мне малознакомый, с приметным, полным и лукавым лицом. Он тоже только что искупался, щурился и мигал от жара, но от огня не отодвигался. — Давай закурить, извелся — не могу, за одну затяжку душу отдам.

Егерь этот был не старше Тельмана ни по возрасту, ни по назначению в полку, а начальствовал оттого, что был здоровым весельчаком. Лицо и острый язык его притягивали внимание других егерей.

Тельман протянул ему пачку сигарет, здоровяк жадно выхватил головню, чтобы прикурить, волосы его затрещали: непригашенное пламя лизнуло чуб. Он весело матернулся, загладив волосы ладонью, на которую потом посмотрел, чтобы оценить урон.

Другие егеря тоже благодарно закурили.

— Ах, хорошо, дым голод затирает. Сейчас поужинаем, построимся и спать. Завтра бы выходной объявить, однако придумал командир по степи с грузом таскаться. Марш-бросок настоящий. А я не в армии давно уже, зачем мне, как барану, бегать? — задал тему здоровяк.

— Не говори так, брат, — строго сказал Тельман. — Если бы не наш командир, мы бы все давно с голода передохли, души бы наши пропали. Пусть что хочет делает, он учитель.

— Да. Да… — егеря, сидевшие у костра, закивали, зацокали языками, подтверждая свое согласие с этой мыслью.

— Кто же спорит, — спохватился здоровяк. — Я пошутил. Просто от лени еще никто не умирал.

Он затянулся пару раз и решил все же прибавить пороху, обратился ко мне, составив на лице сладкую просительную мину:

— Я извиняюсь, дорогой, скажите нам, пожалуйста. Мы слышали, будто Хашем меалим собирается с вами в Америку уехать? Будто он там лекции будет читать, с учеными спорить. Правду говорят?