Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Есть, товарищ подполковник, зайти к нашим сотрудникам, — отчеканил Василий Филимонович, спрятал рапорт в планшет и бодрым шагом вышел из опорного пункта.

— Леонидыч, пронял ты меня нынче до мозга костей, извини и прости, — лез вечером целоваться с рядовым генералиссимусом пера пьяненький Степка Лапшин. — Ты — пре-большу-у-у-щий человек! А голова у тебя, ну прямо дизель, с турбоподдувом! Кувалдой еле борт выпрямил — в гараже никто не поверил, что кузов головой взят. А ты покажи им сам, а? Ради меня, друга и соседа, покажи им кузькину мать, а? Пусть умоются! Не хочешь? Понимаю, понимаю… В цирке можно, как лопатой, загребать деньжищи такой головой. Помозгуй, сосед, насчет цирка! Хошь, давай на пару, я на сцену КамАЗ выгонять буду! Обалдеют же от такого номера, по заграницам покатим, помозгуй, Леонидыч!

Аэроплан Леонидович умело уходил боксерскими нырками от Степки, норовившего все-таки поймать, обнять и от переизбытка уважения, восхищения и любви облобызать владельца расчудесной головы. Сивушного духа рядовой генералиссимус пера не выносил, поэтому еще до принятия известных крутых мер по пьянству пользовался у окружающих дополнительной мерой подозрительности и недоверия. Тем более, что в защиту трезвости написал восемьдесят семь стихотворений, три баллады, две былины и две поэмы, венок сонетов, повесть, переделанную вначале в цикл рассказов, а затем на их основе создал небольшую трилогию, не считая разного рода писем и множества предложений Куда следует. Однако Степку он пригласил к себе еще утром, когда закончили научный эксперимент, и приходилось вот терпеть и его, и дух его малоприятный. Странная все-таки привычка — являться на деловые встречи чрезвычайной общественной важности в непотребном виде.

— Пойдем-ка на кухню. Чайком цейлонским угощу, — нашел выход Аэроплан Леонидович, намереваясь старым испытанным способом вернуть соседа в состояние, прогрессирующее в сторону трезвости.

Степка скромно и выжидающе сел у окна, похвалил хозяина за чистоту и порядок, без бабы живет, а порядок, как в аптеке. Рядовой генералиссимус пера вначале не придал должного значения такому сравнению. Степка-рулило в подпитии добр и щедр на лесть, кому это не известно. Хотя герой героев, с его сверхспособностями, мог бы и догадаться, что аптека в представлении соседа не является средоточием лекарств для борьбы с сонмищем человеческих недугов, а тем местом, где всегда есть, если даже нет в магазине. И поскольку его не поняли, Степка засопел, завздыхал, заерзал на стуле и, убедившись в злостной непонятливости соседа, поставил вопрос ребром:

— А кроме цейлонского, нашенского чего-нибудь нет? С градусом, пусть и заваляшшим…

— Не употребляю, не держу и не советую, — подобно «пришел, увидел, победил» сформулировал собственное антиалкогольное кредо хозяин и добавил: — Нынче империалисты вовсю завязывают и прекращают разлагаться. Нэнси Рейган, благоверная сэшэашного президента, и та вышла на ковер борьбы за трезвость. А мы что — по-прежнему будем газовать и поддавать?

В иных обстоятельствах Аэроплан Леонидович прочел бы трактат в лучших традициях антиалкогольной пропаганды, однако ему пришлось себя попридержать, пожертвовать прочными убеждениями трезвости, поскольку их у него никому не удастся поколебать, сделать своего рода уступку ради большой цели. «А если спросят?» — неуютно мелькнула в его замечательной голове мысль, вернее, лишь тень мысли.

Между тем сосед запустил руку за борт пиджака, несколько мгновений поколебался, уж очень строг был тон у хозяина, хотя именно этот тон так и подмывал, так и подзуживал поступить наперекор, к тому же материальные основания для поступка были, и Степка извлек на свет Божий четвертинку.

— Тогда есть у нас загашечный Чебураха Чекулаевич. Мы народ простой, со своей солярой ходим, — не без упрека сказал он.

Все великое требует немалых жертв, подумал Аэроплан Леонидович, подбирая оправдания своему пассивному отношению к предстоящему распитию в его квартире. Степка, забулдыга этот, так заруливал-забуривал по линии жидкого порока, что мог стать внесоциальной личностью недели на две, обычно в такие периоды он занимал должность не водителя, а слесаря по ремонту. А с другой стороны, только он мог помочь в кратчайшие сроки придать грандиозному замыслу конкретную наглядность. Ради этого стоило потерпеть, хотя затягивать дело было опасно — сосед уже зубами отгрызал металлическую пробку. И тут Аэроплана Леонидовича, как у него заведено, гениально осенило!

— А вилкой открыть можешь? — начал он лукавую игру.

— Эту-то, бескозырку без язычка? Ни в жисть! Особенно алюминиевой, — с высоты огромного опыта изрек Степка. — Не подденешь! Проткнуть и разворотить, конечно, можно. Такая несподручная пробка — в полевых условиях ни за что не вскроешь. На то и расчет, чтобы в подворотнях поменьше хлестали. Принцип пробки тот же, что и у эрэсов для «катюши», чтоб немцы не могли разобрать и узнать секрет… Неразборная конструкция…

— А ножом как? — продолжал Аэроплан Леонидович, ликуя от собственной ловкости.

— Запросто, — Степка сплюнул в ладонь изжеванный кусок анодированного алюминия и поставил Чебураху Чекулаевича на стол.

— А тем ножом, который у вас в столовой можно взять? — поставил верный капкан хозяин.

— У буфетчицы Тоньки что ль? Она же, зараза, вообще ничего не дает! У нее стакан пустой не выпросишь. А нож у нее вот такой, — Степка отрубил ладонями внушительный кусок пространства, — сантиметров семьдесят, не меньше… У нее возьмешь, она так пошлет…

— Значит, у вас в столовой ножей нет? Вилки есть, а ножей нет?

— У нас кафе что ль? Ресторан? У нас стаканов не напасешься, без ножей прокантоваться можно. Леонидыч, у тебя тоже, наверно, стаканы в дефиците? — спросил Степка и угрожающе взял четвертинку в лапу.

Аэроплан Леонидович выставил рюмку на тоненькой ножке, такую крохотную, что Степка хмыкнул, мол, за кого меня принимаешь, сосед, твоим наперстком пить — только продукт мучить.

— Ну да, мы и здесь народ запасливый, со своим ходим, — и достал из кармана пиджака мутноватого стекла граненое изделие, дунул в него, изгоняя крошки, табак, налил, выпил, крякнул, опять сунул руку в карман, на этот раз за оплавленным сырком, очистил от фольги уголок, откусил малость…

— У меня селедка есть, хочешь?

— Не-не-не, — запротестовал Степка, — ни в коем случае, не хочу желудок портить. У меня такая жуткая изжога от нее. Жжет, зараза, спасу никакого нет.

— Продукт жжет, а не селедка, Степан Николаевич!

— Э-э, нет, продукт не жжет, а греет!

— Тебе видней, — пошел на уступку ради все той же великой цели Аэроплан Леонидович. — Так значит, ножей в столовой нет?