Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Ты как же это факт такого падежа скрыл, ась? — рыкнул он на Ширепшенкина, вызванного по такому чрезвычайному поводу.

Ширепшенкин от начальственного гнева уменьшился против своих обычных размеров сразу вдвое — начальнику нравились такие кадры. Как всякие мелкие железки ориентируются на полюса магнита, ширепшенкины всегда считают самого высокого начальника самым лучшим, поэтому тут первейшее дело — не допускать их на опасное расстояние к начальству выше себя. Уж они так льстивы, уж так расстилаются, что позволь им — лизали бы, но они же — высокомерные, капризные и безжалостные тираны по отношению к своим подчиненным. Они увеличиваются перед ними от безудержной фанаберии, самомнения и руководящего предначертания до невероятных размеров, которые снизу ни обскакать, ни объехать.

Декрет Висусальевич сам принадлежал к этой породе, id est контингенту, поэтому фокус с уменьшением вдвое не произвел на него должного впечатления.

Вот когда он крикнул «Ну!» и грохнул кулаком, уменьшая Ширепшенкина в четыре раза, а пройдоха как бы взял встречный план и скукожился в шестнадцать раз, это было уже что-то. Следующая стадия унижения в двести пятьдесят шесть раз требовала применения очков, чтобы можно было держать провинившегося в поле зрения, а уездный начальник их не любил, они мяли брови. На отметку «256» дело загонять не хотелось, следовало поворачивать вспять, однако в Ширепшенкине чувствовалась готовность опуститься и на уровень «256 на 256», то на тот самый, который в народе по части руководящего разноса называется «превратить в пыль», «растереть в порошок»… Вот это-то желание во что бы то ни стало угодить начальству очень понравилось Декрету Висусальевичу, чувствовалось, что Ширепшенкин — кадр еще тот, испытанного старого закала.

— Не скрывал я ничего, Декрет Висусальевич… я… я…

— Как не скрывал? На сто пятнадцать телят в определяющем, в ООО-пре-де-ля-ю-щем! году больше сдохло, а учетная карточка у него чистая, переходящее знамя за сохранность поголовья глаза не мозолит, а? Мы с тебя спросим! Не только знамя отберем, но и партбилет положишь! Ты!

К удивлению начальника Ширепшенкин не самоунизился до отметки «256 на 256», а по линии достоинства даже укрупнился до «четверки».

— На сто пятнадцать голов меньше пало, Декрет Висусальевич! Мы как раз две фермы совсем закрыли и показатели улучшили!

— А почему здесь стоит «+ 115»?

— Декрет Висусальевич, так вы же сами велели: в сводке все должно быть с плюсом !

Воистину жизнь парадоксальна, особенно на нашей стороне планеты: извел ведь стервец животноводство во всех Синяках, Больших и Малых, под корень и добился таких показателей, что хоть орден давай! Математик!

— Эва оно как, — подобрел начальник уезда и подумал, что вот кого ставить на исполком надо, вот кому лендлордом быть.

Жизнь в сговоре с губернией заставляла его окружать себя самыми неболтливыми, но бездарными и трусливыми, легко внушаемыми на любое дело работниками. Недостатка в таких кадрах не ощущалось. В текущем веке народ в Шарашенске водился в основном глухонемой, не от рождения, папы и мамы здесь не при чем, а по образу бытия, того самого, которое связано с сознанием: глухой ко всем вышестоящим инициативам, бесценным указаниям, историческим речам, лозунгам, призывам, починам и т. д. и т. п., и немой, если надо было говорить правду. Озираясь по сторонам, самые смелые шарашенцы так оправдывались перед залетными журналистами из губернии и выше: да мы уже рождаемся такими, у кого язык не за зубами располагается, а находится, хе-хе, в жопе!

Страх перед правдой у шарашенской общественности был как у черта перед ладаном — Декрет Висусальевич беспощадно выкорчевывал инакомыслие, проявлявшееся, как известно, на недозволенные сверху темы. И потому призыв говорить правду, жить по правде шарашенцы восприняли как неслыханную по коварству затею начальства: оно-де доподлинно вызнает, кто чем дышит, а уж потом ка-а-ак покажет, ка-а-ак покажет, где раки зимуют!

— …длинный рубль, говорит, рисовать не буду и все! Пусть, говорит, прокурор даст письменное разрешение нарисовать для представления длинный рубль и разъяснение, что это не является оскорблением соввалюты и что его не привлекут к ответственности ни как фальшивомонетчика, ни как антисоветчика… — донеслось от супруги к начальнику уезда.

Декрет Висусальевич строгим взглядом отыскал в числе лордов Того, Кого Здесь Называли Прокурором, выразительно, ох, выразительно направил на него брови: что же ты, любезный, юрбюр, то бишь юридическую бюрократию, развел, до сих пор маляру разрешение не выдал, сидишь, понимаешь ли, спокойно, мероприятие вовсю срываешь, тогда как надлежит — одна нога тут, а другая уже там! И ТКЗНП пугливым серым воробышком, хотя и был в темно-синей форме, вылетел в форточку исправлять крупный недочет в своей работе.

Отвлекают только, поморщился от досады начальник уезда, и продолжал размышлять насчет изыскания резервов перестройки, демократии и гласности в вверенном ему Шарашенске. Да-а, не по моменту шарашенцы отмалчиваются… Им хоть кол на голове теши — молчат, и все тут! Даже в губернии заметили, грозились обобщить опыт шарашенской гласности — ну, опыт, пожалуй, везде есть, все зависит от того, кто обобщает. «У нас из всей гласности одна наглядная агитация да и то времен гражданской войны», — так сказал бы бывший пэр по пропаганде. «Хотя бы анонимки на нас пошли что ли!» — истосковались его дружки по бурной жизни. «Будет и дальше учиться!» — постановил раз и навсегда Декрет Висусальевич. Последние годы пэр по пропаганде только тем и занимался, что принимал участие в семинарах и совещаниях, повышал квалификацию на курсах идеологического актива, потом оказался в Афганистане, говорят, выбился в очень большое начальство — министром стал! «Ну и вы министрами станете!» — мысленно грозил его приспешникам, а такие в уезде не переводились, и поэтому переподготовка кадров стояла в уезде на должном уровне.

Но анонимки или как их сейчас, ах да, письма без подписи, пошли все же, вот и первая ласточка, подумал Декрет Висусальевич и погладил красную папку, которую перед заседанием подсунул Ширепшенкин. Вот кого следовало бы перевести в пэры по пропаганде, а бывшего, ежели вернется, полетит вниз с нынешней высоты, надо будет непременно посадить на животноводство — тут уж не выкрутишься, особенно с твоей честностью. Недавно у него один из дружков в Москве был, так он нас высмеял:

— Значит, для совещаний в Шарашенске из всех «П» только «Г» и нужно?

Чересчур честным оказался пэр по пропаганде — такой честный, что неспособный и анонимку написать, а если напишет, то подпишется и дату поставит. Зато Ширепшенкин — орел, змей, умелец: это же надо, день открытого письма объявил с целью расширения гласности и демократии, а также изучения мнения широких масс для дальнейшего улучшения . Был бы этот пэр по пропаганде в уезде — тайной бы переписки извел, не понимая, что день открытого письма не покушение на тайну, а мероприятие исключительно большого демократического значения. К тому же, какие такие тайны могут быть у простого и честного человека в эпоху гласности?