Карлос Сафон - Игра ангела

— Кристина, смотри, кто пришел, — сказал доктор.

Я взял Кристину за руку и наклонился к ней.

— Поговорите с ней, — велел доктор.

Я кивнул, теряясь от ее отсутствующего взгляда и не находя слов. Доктор поднялся и оставил нас вдвоем. Я видел, как он скрылся в здании санатория, однако прежде дал указание медсестре не спускать с нас глаз. Не обращая внимания на присутствие медсестры, я переставил стул поближе к Кристине. Поправив выбившуюся прядь волос у нее на лбу, я улыбнулся.

— Ты помнишь меня? — спросил я.

Я видел свое отражение в ее глазах, но не знал, видит ли она меня и слышит ли мой голос.

— Доктор сказал, что ты скоро поправишься и мы сможем уехать домой. Куда захочешь. Я думал отказаться от дома с башней, и мы уедем далеко, как ты хотела. Туда, где нас никто не знает и никто не станет интересоваться, кто мы такие и откуда приехали.

На руки ей надели шерстяные перчатки, скрывавшие бинты на руках. Она похудела, кожу прорезали морщины, губы были обветренными, взгляд потухшим и безжизненным. Я лишь улыбался, гладил ее лицо и лоб и говорил, говорил, не умолкая. Я рассказывал, как мне ее недоставало, как я скучал и искал повсюду. Так мы провели около двух часов. Потом вернулся доктор с одной из медсестер, и они увели Кристину в дом. Я остался сидеть в саду, не зная, куда идти, пока в дверях санатория вновь не появился доктор Санхуан. Он приблизился и сел рядом со мной.

— Она не произнесла ни слова, — сказал я. — Думаю, она даже не осознала, что я здесь…

— Ошибаетесь, друг мой, — возразил врач. — Процесс восстановления очень медленный, но, уверяю, ваше присутствие ей очень помогает.

Я с благодарностью принял подаяние и милосердную ложь доктора.

— Завтра повторим попытку, — сказал он.

Было примерно часов двенадцать дня.

— И что мне делать до завтра? — спросил я.

— Но вы же писатель? Пишите. Напишите что-нибудь для нее.

Я вернулся в гостиницу по берегу. Портье объяснил, как найти единственную в поселке книжную лавку, где я смог купить чистую бумагу и авторучку, пролежавшую на витрине с незапамятных времен. Вооружившись таким образом, я закрылся у себя в номере. Я подтащил стол к окну и заказал термос с кофе. Битый час я созерцал озеро и горы, прежде чем вывести первое слово. Я вспомнил старую фотографию, подаренную мне Кристиной. Тот снимок, на котором девочка ступает по деревянной пристани, вдающейся в море, и происхождение которого оставалось для нее загадкой. Я представил, как иду по этой пристани, ступая за ней след в след, и постепенно потекли слова, и стал в общих чертах появляться набросок маленького рассказа. Я понимал, что описываю историю, которую Кристина не сможет вспомнить, историю о том, как она очутилась девочкой над мерцающими водами за руку с незнакомцем. Я собирался написать историю воспоминания, которого не существовало, воспоминания об украденной жизни. Образы и свет, исходивший от текста, вернули меня снова в старую сумеречную Барселону, ведь мы оба были плотью от плоти ее. Я писал, пока не село солнце; в термосе не осталось ни капли кофе, замерзшее озеро заблестело отраженным светом голубоватой луны, а у меня заболели глаза и пальцы. Я бросил ручку и собрал со стола исписанные листы. Я не слышал, как портье стучал ко мне в дверь, спрашивая, намерен ли я спуститься к ужину. Я крепко заснул, вдруг уверовав, что слова, даже мои, обладают целительным свойством.

В таком духе прошло дня четыре. Я просыпался на рассвете и выходил на балкон, чтобы полюбоваться, как солнце окрашивает в красный цвет озеро, лежавшее внизу, у моих ног. Я приходил в санаторий примерно в половине девятого утра и обычно встречал доктора Санхуана, смотревшего на сад, сидя на ступеньках парадной лестницы с дымящейся кружкой кофе в руках.

— Никогда не спите, доктор? — спрашивал я.

— Не больше, чем вы, — отвечал он.

Около девяти доктор провожал меня в комнату Кристины и открывал дверь. Мы оставались наедине. Я всегда находил ее в одном и том же кресле у окна. Я ставил рядом стул и брал ее за руку. Она едва осознавала мое присутствие. Потом я начинал читать ей отрывки рассказа, написанные для нее накануне. Каждый день я начинал читать сначала. Иногда я останавливался и, подняв глаза, с удивлением видел подобие улыбки на ее губах. Я проводил с ней весь день, ближе к вечеру снова приходил доктор и просил меня уйти. Потом я блуждал по пустынным улицам под снегопадом, возвращался в гостиницу, ужинал, поднимался к себе в номер и продолжал писать, пока усталость не валила меня с ног. Дни утратили название.

На пятый день, как повелось, я вошел утром в комнату к Кристине и увидел, что кресло, где она обычно сидела, пустует. Я встревоженно принялся озираться и нашел ее скорчившейся на полу. Она сидела, съежившись в углу, обнимая руками колени, с лицом, залитым слезами. Заметив меня, она улыбнулась, и я понял, что она узнала меня. Я встал на колени рядом с Кристиной и обнял ее. Наверное, я никогда не был так счастлив, как в те жалкие мгновения, когда я ощущал ее дыхание на своем лице и видел, что в ее глазах сияет частица прежнего света.

— Где ты был? — спросила она.

В тот день доктор Санхуан разрешил мне вывести Кристину на часовую прогулку. Мы дошли до озера и сели на лавку. И Кристина начала пересказывать мне свой сон, историю девочки, которая жила в темном городе-лабиринте. Улицы и дома города были живыми и питались душами своих обитателей. Во сне, как в рассказе, который я читал ей день за днем, девочке удалось спастись. Она очутилась на пристани, вдававшейся в бескрайнее море. Девочка шла рука об руку с незнакомцем без имени и лица, который спас ее и теперь провожал до конца деревянного настила над водой, где кто-то ждал ее. Кто-то, кого ей ни разу не удалось увидеть, поскольку сон, как и мой рассказ, оставался неоконченным.

Кристина смутно вспоминала «Виллу Сан-Антонио» и доктора Санхуана. Она смутилась, рассказывая, что ей показалось, будто на прошлой неделе доктор сделал ей предложение. Время и пространство смешались в ее представлении. Иногда Кристине чудилось, что ее отец лежит в одной из палат и она приехала навестить его. Минутой позже она не могла вспомнить, как очутилась в санатории, а порой даже не задумывалась об этом. Кристина вспоминала утро своего таинственного исчезновения и что я ушел покупать билеты на поезд. Но временами ей казалось, что это произошло вчера. Иногда она путала меня с Видалем и просила прощения. Случались мгновения, когда ужас искажал ее лицо и дрожь сотрясала тело.

— Он приближается, — говорила она. — Я должна идти. Пока он тебя не увидел.

Тогда она погружалась в продолжительное молчание, переставая осознавать мое присутствие и окружающий мир, словно нечто увлекало ее в отдаленное и недоступное место. Шли дни, и я начал постигать печальную истину, что Кристина потеряла рассудок. Надежда, вспыхнувшая в первый миг, обрела привкус гречи. Возвращаясь на ночь в свою келью в гостинице, я порой чувствовал, как в душе разверзается знакомая бездна мрака и ненависти, оставшаяся, как я думал, в далеком прошлом. Доктор Санхуан, наблюдавший за мной столь же терпеливо и внимательно, как за своими пациентами, предупреждал, что подобное произойдет.