Карлос Сафон - Игра ангела

В первый момент я не узнал собственного взгляда в зеркале — одном из вереницы матово поблескивавших зеркал, тянувшейся вдоль коридоров лабиринта. В зеркале отражались мое лицо и кожа, но глаза были чужими. Тревожные, темные, до краев наполненные злобой. Я отвел взгляд и почувствовал, что меня снова одолевает тошнота. Я присел на стул у стола и сделал глубокий вдох. Мне пришло в голову, что даже доктора Триаса, наверное, позабавило бы, что жилец, поселившийся у меня в мозгу, или новообразование, как он предпочитал выражаться, случайно нанесет мне удар милосердия в подобном месте, почтив меня честью сделаться первым постоянным гражданином Кладбища забытых романистов. Тем литератором, кто будет погребен вместе со своим последним и жалким творением, собственноручно уложенным автором в могилу. Меня найдут спустя десять месяцев или десять лет, а может, не найдут никогда. Яркий финал, достойный «Города проклятых».

Меня разобрал горький смех, и он, наверное, спас меня, поскольку сознание немного прояснилось. По крайней мере я вновь стал отдавать себе отчет, где нахожусь и с какой целью пришел сюда. Я собирался встать, как вдруг увидел его — неказистый томик с потемневшей обложкой и стершимся названием на корешке. Он лежал на стопке из четырех книг, сложенной на краю стола. Я взял его в руки. Книга была переплетена в пергамент или, во всяком случае, какую-то кожу, выделанную и вычерненную скорее прикосновениями рук, чем красителем. Буквы заглавия, выведенные чем-то вроде туши, расплылись, но на четвертой странице название читалось отчетливо:

Lux Aeterna [31] Вечный свет (лат.).

D. M.

Инициалы, совпадавшие с моими, видимо, принадлежали автору, но в книге не нашлось больше ни одного свидетельства, подтверждавшего предположение. Я бегло просмотрел несколько страниц и выделил не меньше пяти языков, чередовавшихся в тексте: испанский, немецкий, латынь, французский и древнееврейский. Я наугад прочел один абзац. Отрывок имел сходство с молитвой, хотя, если я ничего не напутал, в традиционной литургии она не звучала. И потому меня заинтересовал необычный требник или сборник плегарий. [32] Здесь: молитва, горячая просьба. Текст был размечен цифрами и разбит на строфы с выделенными вступлениями, обозначавшими скорее всего новый эпизод или тему. Чем внимательнее я вчитывался, тем больше убеждался, что содержание живо напоминает мне уроки евангелия и катехизиса в школе.

Я легко мог выйти из комнаты, образованной стеллажами, выбрать любую другую книгу среди сотен тысяч и покинуть это странное место, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Мне даже казалось, что я так и поступил, пока не осознал, что иду обратно по тоннелям и коридорам лабиринта с этой книгой в руках: она, как паразит, словно въелась в кожу. На секунду мне почудилось, что книге хочется распрощаться с этим местом намного сильнее, чем мне, и она каким-то образом руководит мною, указывая путь. Изрядно покружив и пару раз продефилировав мимо одного и того же экземпляра четвертого тома собраний сочинений Ле Фаню, [33] Ле Фаню, Джозеф Шеридан (1814–1873) — ирландский писатель, выдающийся мастер готической прозы. сам не понимая как, я очутился у винтовой лестницы, спускавшейся вниз, и оттуда без труда нашел дорогу к выходу из лабиринта. Я полагал, что Исаак дожидается меня на пороге, но хранителя нигде не было видно, хотя меня не покидало ощущение, будто кто-то наблюдает за мной из темноты. Под высоченным куполом Кладбища забытых книг стояла мертвая тишина.

— Исаак? — позвал я.

Эхо моего голоса поглотила темнота. Напрасно прождав несколько минут, я двинулся к выходу. Голубоватое сумеречное сияние, сочившееся сквозь стеклянный свод, постепенно тускнело, и под конец меня окружила полная тьма. Сделав еще десяток шагов, я различил свет, мерцавший в дальнем конце галереи, и вскоре убедился, что хранитель оставил для меня фонарь у подножия портала. Я обернулся в последний раз, попытавшись проникнуть взглядом сквозь черноту, заполнявшую галерею, а затем потянул за рукоять, приводившую в действие систему рельсов и блоков. Анкеры механизма один за другим выскользнули из пазов, и дверь приоткрылась на пару сантиметров. Я толкнул ее, расширив щель ровно настолько, чтобы протиснуться, и вышел на волю. Дверь тотчас стала закрываться и вновь запечаталась с гулким стуком.

По мере того как я удалялся от Кладбища забытых книг, его магия ослабевала, и на меня снова накатили тошнота и боль. Дважды я падал ничком. Один раз это произошло на бульваре Рамбла, а во второй — при попытке перейти улицу Виа-Лайетана. Мне помог подняться мальчик, буквально вытащив из-под колес трамвая. С огромным трудом я добрался до дверей своего жилища. Дом простоял запертым весь день, и влажная жара, пропитанная нездоровыми миазмами, ежедневно душившая город, волнами пыльного марева заполняла комнаты. Я поднялся в кабинет в башне и распахнул окна настежь. Слабое дуновение ветра едва ощущалось под небом, обложенным темными тучами, медленно кружившими над Барселоной. Я положил книгу на письменный стол, сказав себе, что, наверное, у меня еще хватит времени внимательно ее изучить. А может, и нет. Возможно, мое время истекло. Мало что вообще теперь имело значение.

Я едва держался на ногах, мне нужно было лечь и отдохнуть в темноте. Я выудил из ящика флакон с пилюлями кодеина и проглотил в один присест три или четыре штуки. Сунув пузырек в карман, я заковылял вниз по лестнице, не испытывая ни малейшей уверенности, что сумею дотащиться до спальни без увечий. Кое-как спустившись в коридор, я обратил внимание, что полоска света под входной дверью помаргивала, словно за нею на лестнице кто-то стоял. Хватаясь за стены, я медленно добрел до двери.

— Кто там? — спросил я.

В ответ не донеслось ни звука. Поколебавшись мгновение, я открыл дверь и выглянул на лестничную площадку. Ступени спиралью спускались во дворик, теряясь в клубящейся мгле. На лестнице никого не оказалось. Я обратился лицом к двери и только тогда обнаружил, что мигает фонарь, освещавший площадку. Я вернулся в дом и закрыл замок на ключ — то, что раньше частенько забывал сделать. И тогда я его увидел — конверт кремового цвета с зубчатым краем. Кто-то подсунул мне его под дверь. Чтобы поднять конверт, мне пришлось опуститься на колени. Сделанный из очень плотной шершавой бумаги, он был запечатан сургучом. И на нем стояло мое имя. На гербе, оттиснутом на сургуче, угадывалась фигура ангела с распростертыми крыльями. Я вскрыл конверт.

Уважаемый сеньор Мартин,

я намерен провести несколько дней в Вашем городе, и мне доставило бы огромное удовольствие, воспользовавшись удобным случаем, встретиться с Вами и, возможно, вернуться к обсуждению условий моего делового предложения. Если Вы не связаны предварительными договоренностями, мне было бы весьма приятно пригласить Вас на ужин в будущую пятницу, 13 числа, в десять вечера на маленькую виллу, снятую мною на время пребывания в Барселоне. Дом расположен на пересечении улиц Олот и Сан-Хосе-де-Монтанья, рядом с главным входом в парк Гуэль. Надеюсь и верю, что Вам представится возможность принять приглашение.