Карлос Сафон - Игра ангела

Я открыл глаза от ослепительного света, исходившего от масляного фонаря. Надо мной маячило бесстрастное лицо сторожа, не отражавшее никаких чувств. Я попытался зажмуриться, тогда как мой затылок плавился от обжигающей боли.

— Живой? — поинтересовался сторож, не уточнив, обращается ли он ко мне, или вопрос его был чисто риторическим.

— Да, — прохрипел я. — Им не пришло в голову меня закопать.

Сторож помог мне сесть. Каждое движение отдавалось вспышкой свирепой боли в затылки.

— Что произошло?

— Вам лучше знать. Уже час, как мне пора закрываться, но так как вы не объявились, я пришел сюда проверить, что случилось. И вижу, вы тут разлеглись.

— А женщина?

— Какая женщина?

— Их было двое.

— Две женщины?

Я, вздохнув, покачал головой.

— Вы не поможете мне встать?

Уцепившись за сторожа, я кое-как поднялся. И тогда ощутил острую боль и жжение. Рубашка на мне была расстегнута, и грудь расчертили неглубокие порезы.

— Послушайте, это скверно выглядит…

Я запахнул пальто, а затем пощупал внутренний карман. Фотография Марласки исчезла.

— У вас есть телефон в будке?

— Да, в турецких банях.

— Можете по крайней мере помочь мне дойти до башни Бельесгуард, чтобы я мог вызвать оттуда такси?

Сторож выругался и подставил мне плечо.

— Говорил же, приходите завтра, — пробурчал он, смирившись со своей участью.

До дома с башней я добрался наконец за несколько минут до полуночи. Едва открыв дверь, я понял, что Исабелла ушла. Эхо моих шагов в коридоре зазвучало иначе. Я не потрудился зажечь свет. В полной темноте я прошел по дому и заглянул в комнату, где она спала. Исабелла вымыла и прибрала комнату. Опрятно сложенная кипа одеял и простыней возвышалась на стуле, матрац был голым. Ее аромат все еще витал в воздухе. Я вернулся в галерею и сел за письменный стол, за которым работала моя помощница. Исабелла остро наточила карандаши и аккуратно поставила их в стакан. На подносе лежала ровная стопка чистой бумаги. Набор перьев, подаренный мною, покоился на краю стола. Дом никогда не казался мне таким пустым.

Я снял в ванной промокшую одежду и приложил спиртовой компресс к затылку. Боль постепенно утихала, превратившись в тупую пульсацию, а общее состояние мало чем отличалось от тяжелого похмелья. В зеркале порезы выглядели тонкими линиями, начерченными пером. Ранки были ровными и неглубокими, но саднили от этого не меньше. Я протер их спиртом, надеясь, что они не воспалятся.

Я забрался в постель и укрылся до подбородка двумя или тремя одеялами. У меня болело все тело, за исключением тех его членов, которые закоченели под дождем до полной потери чувствительности. Я ждал, пока согреюсь, прислушиваясь к леденящей тишине, тишине вакуума, пустоты, воцарившейся в доме. Перед уходом Исабелла положила пачку писем Кристины на ночной столик. Протянув руку, я взял одно наугад. Конверт был датирован двумя неделями ранее.

Дорогой Давид,

дни проходят, и я по-прежнему пишу письма, на которые тебе, наверное, не хочется отвечать, даже если ты их открываешь. Мне стало казаться, что я пишу их только для себя, чтобы побороть одиночество и поверить на мгновение, что ты рядом. Целыми днями я думаю о том, что с тобой и что ты делаешь.

Иногда мне приходит в голову, что ты уехал из Барселоны навсегда, и воображаю тебя на новом месте с незнакомыми людьми, и ты начинаешь сначала жизнь, в которой мне нет места. А временами я думаю, что ты ненавидишь меня и уничтожаешь мои письма, не желая иметь со мной ничего общего. Я тебя не виню. Странно, как невероятно легко поверять бумаге наедине с собой то, что никогда не осмелился бы сказать при встрече.

Мне живется непросто. Педро не мог бы относиться ко мне с большей добротой и пониманием, так что порой его терпение и желание сделать счастливой выводят меня из себя. Усвоив уроки Педро, я поняла, что у меня пустое сердце и я не заслуживаю ничьей любви. Он проводит почти все время со мной, не желая оставлять меня в одиночестве.

Я улыбаюсь и улыбаюсь целыми днями и делю с ним постель. Он часто спрашивает, люблю ли я его, и я отвечаю, что да, но когда вижу правду в глубине его глаз, мне хочется умереть. Он никогда не бросает мне эту правду в лицо. И очень много говорит о тебе. Ты бы удивился. Поэтому иногда мне кажется, будто именно тебя он любит больше всех на свете. И я с болью вижу, как сам он стареет, причем в самой худшей компании, какую можно представить, — в моей. Я не прошу тебя простить меня, но если у меня еще осталось какое-то желание, так это чтобы ты простил его. Я не стою того, чтобы ты лишил его своей дружбы и общества.

Вчера я дочитала одну из твоих книг. У Педро собраны они все, и я читаю их, поскольку только так я могу почувствовать себя рядом с тобой. Это печальная и странная история о двух куклах, сломанных и брошенных в бродячем цирке. Всего на одну ночь они оживают, зная, что умрут на рассвете. Когда я читала ее, мне казалось, что ты писал о нас.

Несколько недель назад мне приснилось, что я снова вижу тебя. Будто бы мы столкнулись на улице и ты меня не узнал. Ты улыбнулся мне и спросил, как меня зовут. И ничего не знал обо мне. И не питал ко мне ненависти. Каждую ночь, когда Педро засыпает подле меня, я закрываю глаза и молю небеса или преисподнюю, чтобы мне послали тот самый сон.

Завтра, а может, через день, я напишу снова, чтобы сказать, как люблю тебя, хотя тебе это безразлично.

Я уронил письмо на пол, не в силах читать дальше. Завтра наступит новый день, сказал я себе. Едва ли хуже нынешнего, ибо хуже быть не могло. Но я и не подозревал, что сюрпризы дня сегодняшнего еще только начались. Я проспал, наверное, в общей сложности часа два, и был внезапно разбужен посреди ночи. Кто-то изо всех сил колотил в дверь особняка. Несколько мгновений я ошалело шарил в темноте, нащупывая провод с выключателем. Удары в дверь возобновились. Я зажег свет, встал с постели и направился в прихожую. Я открыл глазок. На лестничной площадке меня поджидали знакомые лица. Инспектор Грандес, а за ним Маркос и Кастело. И все трое не мигая уставились на глазок. Я сделал пару глубоких вдохов, прежде чем отпереть дверь.

— Доброй ночи, Мартин. Извините, что так поздно.

— А сколько сейчас, по вашему, времени?

— Пора шевелить задницей, сукин сын! — прорычал Маркос, вызвав улыбку Кастело. Об эту улыбку я без труда мог бы порезаться.

Грандес с упреком посмотрел на них и вздохнул.

— Начало четвертого утра, — сказал он. — Можно войти?

Я досадливо вздохнул, но отступил в сторону. Инспектор знаком велел своим прихвостням ждать на лестнице. Маркос и Кастело неохотно подчинились, наградив меня змеиным взглядом. Я захлопнул дверь у них перед носом.