Роман Сенчин - Елтышевы

– Ну, аха… И голос Юрки: «Вань, скажи Людке, чтоб переобула. Я эти кроссовки всегда ненавидел, носить отказывался, на хрена она меня в их похоронила?» Я во сне чуть в штаны не наклал. Просыпаюсь весь мокрый, лежу, в темноту пучусь. А сон такой, как на самом деле всё… До утра не уснул больше, а утром к Людке побежал, рассказал все.

– А на другую ночь, – подхватила вдова, – и мне то же самое. Только теперь я сама по кладбищу шла. И каждый раз, только усну, повторяется. Нет, я не свихнулась, – заметила взгляды Елтышевых, – нет. Это другое… Бывает ведь. И по телевизору про это сколько передач… Я кроссовки ему лет пять назад купила, в город ездила, там увидела на рынке. Цена маленькая, на вид – симпатичные, и купила. А он… Юрий – ни в какую. В чулан бросил: «Сыновья вырастут, пускай таскают». И вот… Когда хоронили его, – в голосе послышались слезы, но вдова пересилила себя, не заплакала, – когда хоронили, я и решила надеть… Обуви никакой путной не было, а они новые, не ссохлись даже. А теперь… Он и на том свете теперь… Оттуда… – Все же заплакала, шепотом извиняясь, стала вытирать платком глаза, хлюпала, глотая слезы. – И мне покою не дает, с ума сводит.

– Так вот мы с Людкой посоветовались, – заговорил Ванька Калашов тихо, доверительно, – еще с людьми… Может, эту, эсгумацию провести? Ну, и переобуть. Как? Ведь делают, если надо. К управляющему ходили, он хмыкает только, отмахивается. Вот ему бы приснилось такое – я б посмотрел. Первым бы с лопатой побежал…

– Что вы посоветуете? – успокоившись, перебила вдова. – Вы все же люди знающие. Можно такое сделать? Он ведь меня доконает. Каждую ночь… А у меня ребятишки, кто за ними будет, когда я в дурдом… Ведь можно?

Отец, давя усмешку, пожал плечами:

– Теоретически – возможно. Но для эксгумации нужна более веская причина… Ну, чем сновидения.

– А сорок дней не прошло? – спросила мать. – Говорят, пока сорок дней не пройдет, покойник рядом с живыми.

– Да кого – сорок дней! – снова округлил глаза Ванька. – Три месяца уж доходит.

– М-да. – Отец поднялся, взял с печки сигарету, закурил. – Надо, как я понимаю, заявление писать. На имя… Наверное, в прокуратуру. – Артем видел, что отец советует наобум, сам не зная, как поступить в этом случае.

– Или лучше, – перебила, выручая, мать, – в церковь съездить. Поставить свечку.

Отец с готовностью подхватил:

– Во-во! Посоветоваться со священником. Там-то опыт есть.

– Да, надо в церковь, – как-то по-старушечьи покивала вдова. – Что ж, спасибо…

«А ей лет тридцать пять, – подумал Артем, – или слегка побольше. Выглядит неплохо, хоть и детей столько, с мужем так… И Харина тоже – никогда не подумаешь, что пятерых нарожала». И в низу живота неожиданно напряглось, захотелось женщину. Отвернулся, показно зевнул. Нужно было выспаться, чтобы утром появились силы выполнять поручения жены и тещи.

Поначалу родители не скупились на траты для внука. Давали деньги и лично Артему, не спрашивая, для чего, на какие расходы. Часть их Артем откладывал, прятал в своих вещах, на другую часть, как и раньше, покупал продукты не из обычного деревенского рациона. Еще кое-что отдавал Вале – в семейный бюджет…

Новый год отметили совместно – двумя семьями. Начали совсем по-родственному, тепло, желали друг другу в наступающем всего самого лучшего. Радовались «новому человечку». А потом, уже прилично выпив, старшие Елтышевы и Тяповы стали планировать будущее детей. Планы и мечты быстро превратились в спор, а спор в ссору.

– Да, у нас торчит! – почти кричала мать на упреки тещи. – А как ему?! На нем вон лица не было. Что вы тут с ним делаете, не знаю…

– Ничего с ним не делают, – так же, на повышенном тоне, отвечала теща. – За ребенком маленьким, конечно, уход нужен. А если он привык…

– Свой дом им нужен, отдельный. Там пускай и разбираются, – перебил жену Георгий Степанович и тут же получил ответ от отца:

– Так давайте строить! Я начал, но помощи никакой. Мне, что ли, одному это надо?

– Можно подумать, для Вальки с Артемом вы его исключительно строите! – теща готова была захохотать. – Сами первые и въедете.

– А вам-то дело какое?! Я крестовый строю, всем хватит места.

– Аха!..

В комнате заплакал Родик.

– Ну вот, – вскочила Валя. – Тише можно? Что вы взбесились?!

Родители Артема стали собираться.

– Посидели… Попраздновали…

– Ты останешься? – строго спросил отец.

Артем виновато кивнул.

– Ну, как знаешь. Счастливо.

Родители ушли. Георгий Степанович, вздыхая, завалился спать. Валя возилась с ребенком. Теща нервно убирала со стола.

– Вздряшные у тебя мать с отцом, – сказала ворчливо. – Знали бы раньше… Думали, городские…

– Слушайте! – Артема прорвало. – Не смейте про моих родителей! Х-ха, поймали чувака, затащили в предбанник, а теперь я вам слуга тут. Еще и душу отводить на ком… Охренительно!

Теща замерла с тарелками в руках, недоуменно таращилась на него. Но быстро опомнилась, поставила посуду, прищурилась и начала повизгивающей скороговоркой:

– А что, на божничку тебя поставить?! Ишь ты, трудно ему для родного ребенка воды принести! А нам не трудно для тебя тут готовить, носки твои настирывать?!

Она еще что-то говорила, говорила; дочь пыталась ее успокоить, мечась из комнаты на кухню и обратно, что-то сквозь пьяную дрему выкрикивал тесть… Артему от всей этой бури сделалось почему-то легко и радостно, и он понял, что вот самое время порвать. Месяцев восемь, с лета, все было не так. Почти сразу после свадьбы – холодность жены, помыкание тещи, спаивание тестем, ощущение себя здесь приживалом-работником…

– Да ну вас, – махнул он рукой.

Надел пальто, шапку, сунул ноги в растоптанные демисезонные ботинки. Выходя на улицу, подумал: «Ничего не оставил? – Перебрал в памяти. – Да нет, ничего важного».

Сумбурно прошла зима. Сумбурно и пусто. Пусто для зимы – это обычно: когда снега по пояс, мало что можно делать. После очередного снегопада тропинки пробить – и то подвиг, дело не на один день; с крыши сбросить спрессованные плиты – тоже целая история. Натаскать в дом угля, дров, воды этой вечно не хватающей… В общем, главное – поддержка собственного существования. Но однообразие дел создавало впечатление пустоты.

Хотя этой зимой душевного сумбура было предостаточно. И выматывал он посильнее однообразия.

Конечно, уход Артема от жены взволновал, но нельзя сказать, что расстроил: когда летом он откололся от родителей, наведывался, получается, лишь за деньгами, были обида и даже страх, что вот остались один на один с новыми условиями жизни, в тяжелой ситуации, да еще с обязанностью поддерживать – и почти без всякой отдачи – семью сына. А ведь сами уже совсем не молодые, ошпаренные переменами. Теперь же, когда Артем снова был с ними, вернулось чувство, что они одно целое. Семья, борющаяся за будущее. Впрочем, мысли о внуке, который растет без них, постоянные известия, что невестка и сваты не против наладить с ними отношения, но сами не делают первый шаг, изматывали морально. Конечно, по-хорошему, нужно бы Артему жить вместе с женой и сыном, но как это устроить в такой ситуации? Николай Михайлович не мог представить себя женатым, но под одной крышей с тещей, да и с матерью тоже. Нет, лучше в общажной комнатке, зато отдельно.