Роман Сенчин - Елтышевы

Отъехал подальше, набрал дров. Почти в то же время, в какое рассчитывал, вернулся домой. Загнал «Москвич» в ограду, разгрузил. Долго, не жалея воды, умывался. Выпили с женой бутылочку спирта. Разбавил на этот раз покрепче, градусов до пятидесяти пяти. Выйдя в туалет, обнаружил, что моросит дождь. Мелкий, но частый. Холодный… В другое бы время расстроился – дел-то еще полно, – а сейчас постоял, половил капли ртом. Вздохнул:

– Хорошо-о…

Эта осень казалась Валентине Викторовне труднее прошлой. Прошлой осенью хоть и бессильной, мешающей, но все же хозяйкой была тетка Татьяна. Она подсказывала, что и когда сделать, как готовиться к зиме, сама делала много незаметной, но отнимающей время мелочевки, а теперь все легло на нее. И вдобавок мучила постоянная усталость – усталость не от работы, а какая-то внутренняя, болезненная, словно весь организм устал жить. Мозг устал справляться со все новыми и новыми проблемами, решать их, находить какие-то выходы…

Не было покоя от приходящих за спиртом. Валентина Викторовна несколько раз собиралась объявить мужу, что надо эту лавочку прикрывать. В последний момент останавливала себя вопросом: а как еще зарабатывать?

В положении Артема не было никакой определенности – жил в городе как гастарбайтер какой-то, замешивал бетон, таскал кирпичи. Никаких перспектив. И она не удивилась, когда в ноябре он вернулся в деревню.

– Распустили бригаду на зиму, – сказал хмуро.

– Ну, и много заработал?

– Мало. – В голосе сына послышалось опасение, что деньги у него могут забрать. – Что проел, что за жилье… еще туда-сюда…

– Ну да, ну да, – с усмешкой покивал Николай. – А теперь что делать думаешь?

– Не знаю. Весной опять наймусь. Терпимо… А там, может, что-то как-то…

Николай снова покивал, пошел к печке, разминая пальцами сигарету. Его долгие сидения у печки пугали Валентину Викторовну. Николай не столько курил, сколько как будто пережидал что-то или ожидал. Мог сидеть так и полчаса, и час, и если в это время в калитку стучали, вскакивал резко, почти бежал на улицу. И однажды вернулся не с пустой бутылкой, чтоб обменять ее на полную, а вместе с участковым.

«Ну вот, доторговались», – с облегчением каким-то подумала Валентина Викторовна, но ноги задрожали, она скорей нашла табуретку.

– Здравствуйте, – потянул участковый губы извиняющейся улыбкой, огляделся; на кухне был порядок, канистры со спиртом, бутылки, слава богу, убраны с глаз. – Я к вам на несколько вопросов. На улице бы, но холодно.

– Да, да, присаживайтесь.

– Вы, гм, знаете, конечно, что Геннадий Харин пропал…

– Это уж давно, – ответил Николай. – Ну, то есть слышали. И что?

– Сегодня обнаружили труп его в бору. Мотоцикл там же, ничего вроде не взято. Оставил там лесника, следственную бригаду вызвал, а сам пока пройти решил… – Участковый глянул на Николая. – Вы-то ничего не слыхали? Кто мог?.. К вам ведь, гм, много кто ходит.

Николай подумал, пожал плечами:

– Да нет… И мне этот Харин, честно сказать, малоприятен.

– А что так?

Опережая мужа, ответила Валентина Викторовна:

– Они нас обманули. Он и жена. Самым наглым образом обманули. Мы только сюда переехали, и стала его жена, Елена, приходить. Такая вся радушная… – И дальше рассказала о бензопиле, о кормах, лесе, цементе. – В общем, мошенники самые настоящие!

– М-да, – вздохнул участковый, – я об этом их промысле слышал. Многих они так кидали, особенно из приезжих.

– Ну а вы, если слышали, куда смотрели?

Участковый недоуменно посмотрел на Валентину Викторовну:

– Мне никто заявлений не писал. Да и вы, скорее всего, расписки с них не требовали, что так и так. Да? Ну вот… – Он поднялся. – Будем надеяться, дело раскроют. Может, и несчастный случай. – Многозначительно кашлянул. – Каких-то повреждений, следов борьбы я не обнаружил. Мотоцикл в порядке. Ладно, до встречи.

Сумрачное, бесснежное предзимье сменила зима. И, как и раньше, снег, легший уже уверенно, до весны, поначалу обрадовал – деревня стала красивей, мир посветлел, – а потом стал давить.

Большую часть времени сидели дома, много спали, но сон не освежал, не восстанавливал силы. Когда спать было уже невозможно, смотрели плохо показывающий телевизор, бродили по тесной избушке, раздражающе скрипя половицами.

В эту зиму много пили. Как-то автоматически, как давно болеющий принимает лекарство через определенный промежуток времени, подходили к буфету, доставали бутылку, наливали граммов семьдесят, проглатывали. На пятнадцать-двадцать минут становилось легче пережидать мертвое время зимы, а потом глотали еще. Постепенно хмелели, дремали, что-то ели из холодильника, снова проглатывали стопочку… Готовить разные вкусности у Валентины Викторовны не было сил, да и не хотелось – «зачем?» По три раза в день мыть посуду в чашке, меняя воду, было невыносимо, и иногда она тихо плакала, вспоминая раковину, смеситель, из которого бьет теплая вода…

Артем был незаметен, то есть проводил дни так же, как и родители. Тоже подолгу лежал в кровати, пытался смотреть в рябящий экран телевизора, так же подходил к буфету и наливал себе в стопочку; когда стучали в калитку, взбодрялся, выказывал готовность помочь отцу. Несколько раз продавал спирт. Исполнял дела по хозяйству – в магазин ходил, за водой, разгребал снег в ограде, приносил дрова.

В основном молчали. Всем троим было ясно, что, начни они что-нибудь обсуждать, вспоминать старое, и это закончится вспышкой, криком. Нечего было уже обсуждать, а вспоминать – слишком больно…

Скромно встретили Новый год, боясь веселья и пожеланий друг другу «всего самого лучшего». Даже шампанское не купили. Выпили спирта, пожевали колбасы и жареной курицы и уже к часу ночи легли. Да и остальная деревня была тиха – лишь хлопнуло несколько петард, где-то одиноко и пьяно прорычали: «Ур-ра-а!»

Клуб не восстанавливали, обгоревшие доски и бревешки растаскивали на дрова, крупные осколки шифера, железо – в хозяйство.

В конце февраля Валентина Викторовна собралась на свидание к младшему сыну. На последнее свидание – оставалось Денису сидеть шесть с половиной месяцев…

Только с возвращением Дениса она связывала возможность как-то наладить жизнь. Давно уже связывала, устала ждать его, по несколько раз на дню смотрела на отрывной календарь, досадуя, что время так долго тянется и нельзя оторвать сероватый, с крупными цифрами листочек. Скомкать его, бросить в печку. Этот отрывной календарь она купила, повесила над столом на кухне специально, надеясь, что дни побегут быстрее, если за их ходом следить, торопить взглядом. Но дни тянулись, ползли, время то и дело замирало, словно бы издеваясь. И приходилось толкать его дальше, придумывая себе какие-то бесполезные занятия.