Роман Сенчин - Елтышевы

– Да вы что?! У нее же сахарный диабет! – и стал сбрасывать из тумбочки обратно в пакет почти все гостинцы. – Нельзя! Нельзя!

Сахарный диабет… Почти сразу после переезда в деревню Валентина Викторовна почувствовала, что что-то с ней не то. Может, и раньше даже. Но поехать в поликлинику и узнать, что это, боялась. Пятьдесят лет – надеялась, это просто усталость скопилась, нервное истощение от проблем и несчастий. Но вот обнаружилось. Сахарный диабет. И это теперь до конца жизни. Уколы, диета, страх обострения, а главное – сознание, что болеешь и не вылечишься. И от вопросов мужа: «Как ты?» – ей хотелось разрыдаться, уже не сдерживаясь, от души. Вырыдать все.

Терпела. Смотрела на мужа, ждала от него ободрения. А он молчал. Сидел рядом с койкой, смотрел ей мимо глаз, вздыхал. И затем, вздохнув особенно глубоко, спрашивал:

– Что, поеду? Дом без присмотра.

– Езжай.

– Ты держись. Очень жду тебя.

– Да… – Но в то, что он действительно ее ждет, Валентина Викторовна не верила: что-то было в голосе мужа, в том, как он отводит глаза, пугающее, приводящее в отчаяние.

При выписке Валентине Викторовне выдали три бутылька инсулина, коробку одноразовых шприцев; врач прочел лекцию, как нужно питаться, как делать себе инъекции, каким образом получать лекарства, правильно их хранить.

– …Сердце у вас еще в порядке, но если будете пренебрегать соблюдением режима, посадите. Плюс трофические язвы пойдут…

Кое-что Валентина Викторовна записала, что-то пропустила. Сейчас, после недели в больнице, в палате с пятью полуживыми женщинами, ей хотелось одного – скорее в свою избушку, на свой диван. К тому же после капельницы она чувствовала себя почти здоровой, окрепшей. Если бы не сознание, что она все-таки неизлечимо больна…

Около двух приехал муж; Валентина Викторовна быстро собрала вещи, села в машину. Поехали.

Николай молчал, напряженно глядя на дорогу. Вокруг все вопило от радости – по обочинам краснели, синели, желтели десятки видов цветов, трава стояла чуть не в человеческий рост; дальше светились ярко-рыжие стволы сосен, а под ними, казалось, было полным-полно грибов. Больших, мясистых, нечервивых…

– Остановись, пожалуйста, – дрогнувшим голосом проговорила Валентина Викторовна.

Николай резко затормозил, даже зад «Москвича» повело. Испуганно спросил:

– Что, плохо?

– Нет, ничего. По лесу хочу немного… подышать.

Она уже стала открывать дверцу, муж остановил:

– Эт… давай лучше домой. Надо скорей. Повадились к нам… уже два раза лазили.

– Что?

– Что – обворовали. – Николай тронул машину. – В первый раз спирт утащили, из вещей кое-что. Потом еще… Позавчера.

– Да ты что?! И кто?

– Хм, если б знать. Подозреваю, но как… Не мочить же всех подряд. Любой может. Сделал кой-кому внушение, да толку-то…

Известие о кражах лишило скопленных сил – будто выкачали изнутри эти силы; и когда Валентина Викторовна увидела во дворе белый, как ребра, брус только начатого (два года назад начатого) сруба, все еще стоящую рядом с крыльцом, уже покрывшуюся ржавым налетом печку, штабели постепенно трухлеющих досок, силы окончательно покинули… Кое-как добрела до кровати на кухне. Села, потом легла набок. «Ну, вот и все, – подумалось, – последнее прибежище».

«Нет, не все! Не все!» – рывком поднялась и уже вслух повторила:

– Не все! – Достала из сумки лекарства, два бутылька, как велел врач, убрала в холодильник, а один распечатала, взяла шприц, наполнила инсулином. Задрала кофту на пояснице… Когда колола, наткнулась взглядом на стоящего в пороге мужа. Он смотрела недоуменно и вроде как-то брезгливо.

– Вот так, – объявила ему безжалостно, – вот так и будет теперь. По три раза в день.

Кончился июль, начался август. Погода, слава богу, была для огородных посадок благодатная – два-три дня пекло, а потом налетала гроза, обрушивался ливень, короткий, но успевавший напитать землю теплой влагой. Но для людей такое чередование отражалось на самочувствии. Все было тяжело, все валилось из рук. Люди сидели в избах, закрыв окна ставнями, и лишь по вечерам слышались звуки жизни: где-то что-то пилили, ругались или ругали скотину, куриц, включали магнитофон, иногда даже сами горланили песни.

Николай стал еще более молчалив и мрачен. Ютился у печки, пускал дым в чрево топки. Так же, как и зимой, раз в полчаса подходил к буфету, выпивал стопку спирта… Валентина Викторовна иногда не выдерживала:

– Ну занялся бы чем-нибудь! Нельзя же так совсем…

Тогда он поднимался и выходил на двор. Молча, внешне равнодушно. И мог несколько часов не возвращаться. В конце концов Валентина Викторовна отправлялась за ним.

Муж сидел или во дворе, или в огороде. Как-то затравленно взглядывал на жену, и у нее комком слез взбухала в груди жалость.

– Пойдем домой, – говорила она, – пойдем, поздно уже.

Без присмотра, заботы все очень быстро стало разрушаться, ломаться. Прясла на задах огорода повалились, и Валентине Викторовне пришлось несколько раз просить, а потом и требовать, чтобы Николай их поправил:

– Забредут ведь коровы, повытопчут все. Что мы в зиму есть-то будем?!

Наконец он взял несколько слег, пошел. Поковырялся с полчаса, вернулся, лег на диван.

– Наладил? – спросила Валентина Викторовна.

– Угу. – И до утра лежал, отвернувшись, даже на ужин не встал.

После одного из ливней потек потолок в летней кухне. Оказалось, шиферина лопнула. И снова Валентина Викторовна долго просила мужа как-то исправить.

По низу кузова «Москвича» пошли язвочки ржавчины, а однажды он перестал заводиться. Николай подзарядил аккумулятор, долго копался под капотом, а потом заявил:

– Все, ничего не могу сделать. Надо продавать эту помойку к чертовой матери. Больше не подойду к ней.

И сколько потом Валентина Викторовна ни просила, ни требовала, ни умоляла, на «Москвич» он даже не смотрел. А ездить все-таки было нужно. Да и просто сознание, что теперь они без машины, – пугало. Словно еще одна нить, связывающая их с нормальной человеческой жизнью, обрубалась.

Когда стал подходить к концу инсулин, отправилась к фельдшерице за рецептами. Та огорошила:

– А я рецепты не выписываю. Вы что… Я оказываю срочную помощь, даю направления…

– И где мне рецепт получить?

– Каждый второй понедельник месяца приезжает врач из Тигрицкого, она выписывает. С двух до пяти сидит здесь.

Валентина Викторовна посчитала дни и поняла, что лекарства до второго понедельника ей не хватит.

– И что мне делать? Мне инсулин нужен срочно.

– Ну, езжайте к ней. – Фельдшерица, женщина лет тридцати пяти, сохраняла равнодушное спокойствие, присущее здоровым, не понимающим, каково это болеть, людям.

– В Тигрицкое?