Вера Галактионова - Спящие от печали

– Эй! – негромко окликает её бандит, но не входит: он думает, что дверь заперта. – Упрямая, да? Чухан будет – ребёнок твой. Игла, игла… Лучше открывай.

Сальный бандит совсем рядом – он шумно сопит в коридоре. А Тарасевна побежала на улицу со своим ведром. И тихо в комнате старика-азиата; ухромал, должно быть, под вечер в степь, к далёким могильным мазарам. Один из них стал домом двух его сыновей, рождённых когда-то для строительства коммунизма… Но сыновья старика мертвы. А внук его, пахнущий парным мясом, жарко дышит в коридоре, переступая с половицы на половицу. И табачный дым вползает оттуда волнами. Они, длинные, сизые, шевелятся возле младенца, поднимая змеиные головы.

– Старуха велела по-хорошему жить! Эй? По-соседски… Почему не отпираешь?.. На иглу сядет волчонок. Этого хочешь?.. Мой брат сам подсел, твоему волчонку – поможем. Со временем. Кайфовать будет, балдеть… Решай давай!

Крепче сжимает Нюрочкина рука в кармане тяжёлый металлический шар, перенимающий тепло её – и тревогу, сдавленную до немыслимой плотности. Ещё немного, и плотность металлического ядра станет так велика, что улетит в обидчика сама собою.

– Открой, сказал! – стучит по двери бандит, теряя терпенье. – Совсем уважать не хочешь, да?

Если слабая женская рука не сумеет удержать при себе шар, то, перегревшись, металл выйдет из-под управления – он улетит в висок притеснителя… Уплотнившаяся материнская стальная тревога поразит притеснителя насмерть… Любого, кем бы он ни был…

– Откроешь? Нет?..

Нюрочке надо быть сильнее своей тревоги – чтобы удержать блестящий шар. Нюрочке надо быть спокойней себя – чтобы шар не перегрелся в руке… Нюрочке надо быть…

Дёрнулась ручка двери и уже провернулась. Но… металл не должен стать сильнее Нюрочки, стиснувшей тревогу в руке.

– Вот! Куришь ты здесь, в тесноте! Зачем?! – раздаётся в коридоре крик Тарасевны, вдруг вернувшейся с улицы. – Там – ребёнок грудной, у меня – внучка в комнате. А ты что делаешь? Кругом щели…

– Я везде хозяин! – ворчит бандит. – Курю, где хочу. Где не хочу – не курю.

– А венки если загорятся? Подожжёшь барак, её муж тебя убьёт. Он ведь придёт с минуты на минуту! – храбро врёт учительница в коридоре, уже постукивая шваброй по полу. – В прошлый раз без него ты набезобразничал, венки посшибал, истоптал. А ну, если он узнает? И что начнётся? Поножовщина, а там – суд.

– Я руки не мараю. Другие справятся. Скоро.

– Почему соседке прохода не даёшь? Я же милицию никогда не вызываю, по-доброму с тобой говорю, как умному человеку: прекращай.

– Сегодня вызовешь, завтра я в твоей квартире жить буду. В милиции наши люди есть! Везде есть!.. Вернётся скоро Бирюк её, говоришь? – лениво посмеивается бандит. – Посмотрим! Успеет или нет… Ночь тёмная будет… Сам на нож наткнётся в овраге. Тогда не выскочит, наверно.

Но тут парень взвыл так, что Нюрочка вздрогнула. То охаживал его в коридоре хромой старик-азиат. Лупил внука посохом по хребту, выкрикивал высоким голосом, похожим на клёкот, ужасные нерусские ругательства, искажая от гнева слова:

– Не приходи! Нога твоя тут зачем? Бандит, понимаешь… У-у, дрянная порода. Сволочь…

Наконец опять хлопнула общая дверь – на улицу. Шум отъезжающей чёрной калоши удалился вскоре от барака, стих совсем. И Нюрочка перестала сжимать тяжёлый шар. Она вытерла пот со лба.

Опять спас её старик. Прогнал наглого, постылого. Пахнущего сырым мясом – выставил, поколотил…

– Видишь? Хорошо всё, Саня, – гладила вчера вечером Нюрочка притихшего младенца, замершего от опасности, и застёгивала халат на груди. – Тебе спать надо… А я со стола уберу потихоньку. За венки сяду… Дедушка бы только этот подольше пожил! Чужой, старенький совсем, а видишь – защита нам. Помрёт если, как бы не наплакаться нам с тобой досыта… На кого надеяться нам, Саня, когда одни мы дома остаёмся? На дедушку твоего с ружьём? Очень правильный дедушка у тебя. Только вот ружьё у него – кривое… И всё-то у нас кривое, Саня. Всё…

Но кривое было не всё. Раздался лёгкий стук в дверь.

– Можно ли нам? – ввела Тарасевна за руку внучку девяти лет. – Вот, Полина, посмотри, какой маленький тут у нас, в бараке, народился.

Полина была девочка приветливая – в коричневом платье вельветовом, длинном, причёсанная гладко, на пробор, – и стеснялась проходить. Однако на красное личико Сани посмотрела всё же издали, привстав на цыпочки.

– Хорошенький… – неуверенно сказала она, теребя косицу.

Нюрочка обрадовалась Полине и тоже полюбовалась своим Саней.

– Ты сама-то хоть поела? – Тарасевна окинула неприбранный стол многоопытным педагогическим взором. – Тебе за двоих есть полагается, ты – мать кормящая…Полина! Неси-ка посуду на кухню, помоги!

– Я – потом, – слабо улыбалась Нюрочка. – Отдохну только минут пять. Не надо…

Но Полина уже старательно и с большою охотой собирала тарелки.

– По две носи! – командовала Тарасевна. – Уронишь…

– Да вы садитесь, – предложила Нюрочка из пустой вежливости, зная, что соседка так и будет стоять около двери, будто около классной доски.

Тарасевна только махнула рукой:

– Ничего… Ну, что? Немая не появлялась? Давно в милиции заявление моё лежит, а толку нет… В овраге, где карьер осыпается, опять китайца задушенного под глиной нашли. Без денег, без документов. Кто такой, откуда – никто не знает, – перетаптывалась учительница. – Ну, китайцы – они мелкие сюда проникают. А наша немая – здоровущая! Семеро не укокошат… Может, в рабстве её держат? Говорят, с юга опять большую бригаду рабов пригнали, дворец в Гнезде строить и солярий какой-то. Молодые, вроде, на цепях. Ты не слыхала?

Нюрочка молчала, прикрыв глаза: ей надо вырастить Саню. Внешний мир, опасно просторный, хочет, чтобы она воспринимала его, растрачивая себя на чувства, не укрепляющие Саню. А этого Нюрочке не положено…

– На цепь нашу немую посадили! Не иначе, – беспокоилась Тарсевна. – Верёвку она бы перегрызла… Я так думаю. А ты?

И снова не отвечала Нюрочка; она должна сохранять себя – для Сани, дремлющего на коленях, совсем ещё не окрепшего. Её жизни должно хватить на то, чтобы…

– Уж не там ли она? – расстраивалась Тарасевна в одиночку. – А не подойдёшь, не проверишь. Автоматчики стоят… И как нам быть?

Но нельзя Нюрочке вовлекаться в напрасную трату сил, расходовать их на лишние слова – нельзя. И она только пожимает плечами в ответ.

– Полина! Ещё вилки прихвати! Одна, вон, под столом валяется, – распоряжалась учительница. – Подбери… Вот какой дикий режим к нам заявился! Зачем он?! Рабовладельческий?.. Он хуже того, который был!.. Скажи, Нюра: кому это надо было? К нам его завозить? Режим этот отсталый? А?