Максим Кантор - Учебник рисования

Барбара, как заметил Гриша, испытывала неудобство от присутствия графини.

— Ты ревнуешь меня?

— Неужели я способна ревновать тебя к накрашенной кукле? У нее все искусственное. Волосы — накладные! Ты посмотри, посмотри: она никогда не меняет прическу — у нее парик! Спроси — вот интереса ради, спроси, будь добр, — сколько ей лет! — говорила молодая Барбара фон Майзель, и говорила, пожалуй, излишне запальчиво.

— Ну как же я спрошу, — отвечал смущенный Гриша, хотя его и разбирало любопытство.

И тогда Барбара, с той чудесной бесцеремонностью, которую дают титул и молодость, поинтересовалась у графини Тулузской, есть ли у той дети и не могло ли так оказаться, что она, Барбара, будучи совсем ребенком, играла с дочерью графини на пляжах отеля Эксельсиор, что на Лидо в Венеции.

— Вряд ли, — хладнокровно отвечала Клавдия, — мы никогда не останавливались в Эксельсиоре. Довольно вульгарное место, не находите? У нашей семьи всегда было палаццо на Гран Канале.

Клавдия Тулузская внимательно поглядела на Барбару, слегка сдвинув брови.

— Я должна была догадаться по вашей венецианской броши, — графиня покосилась на брошь с негритенком, пришпиленную к плечу Барбары, — что вы любите Венецию. Милая вещица, приятно, что недорогая. Венецианцы порой переоценивают свою старину. Вас заинтересует мой будуар.

Графиня провела гостей анфиладой комнат; они оказались в будуаре. Средневековые гобелены, старинные вазы, серебряная посуда, — Барбара покосилась на своего негритенка, ставшего жалким дикарем в этой комнате. Графиня раскрыла шкатулки, достала любимые украшения. Барбара вежливо ахала, но Гриша видел, что ей не по себе. Он пообещал себе разбогатеть и купить Барбаре драгоценности не хуже, чем у графини. Но тут же внутренний голос подсказал Грише, что он не прав. А почему, собственно, покупать дорогие подарки должен ты, Гриша? — удивленно спросил внутренний голос. — У твоей Барбары отец — барон. Вот он пусть дочери драгоценности и дарит, у него денег несчитано. И потом, у тебя еще и жена есть — ей-то кто украшения купит? Нечестно получается. Значит, дворянкам и богачкам — еще и украшения надо дарить, и алмазы, а бедной москвичке — ничего? Сидит твоя Клара в Москве, и никто ей ничего не дарит. Верно, ответил Гриша внутреннему голосу, да и гонорары мне, кстати сказать, нелегко даются.

— Вот эти перчатки, — графиня показала перчатки из тонкой лайки, в тыльную сторону которых, на том месте, где у Спасителя были стигматы, были вшиты крупные рубины, — сделаны в незапамятные времена. Какая странная вещь.

— Исключительная.

— Я собираюсь отослать их подруге в Россию. Знаете княгиню Багратион?

— Ах, эту пожилую даму, что замужем за русским партаппаратчиком? Она ваша подруга? — обрадовалась Барбара и выразительно поглядела на Гришу.

— Вы, вероятно, хотели спросить, сколько лет мне? — сказала графиня, глядя Барбаре в глаза.

— Ну что вы, графиня.

— Почему же нет? Мне тридцать пять лет. А вам? — графиня Тулузская включила электричество; вспыхнули венецианские люстры. Внешность графини, предмет заботы профессионалов, смутила Барбару: подобно большинству антропософски настроенных девушек Барбара доверяла природе и не ухаживала за собой; и природа не оправдывала ее доверия, природа вообще не выполняет обещаний. Лет Барбаре было меньше, чем графине Тулузской, но выглядела она хуже. Графиня вынула гребень из волос, и рыжие волосы упали ей на плечи.

— Вас, — сказала графиня Грише, — я приглашаю завтра к себе. Скажете Жану — помните камердинера? — и Жан проводит вас сюда. Здесь уютнее, чем в гостиной.

— Как, — смеясь, воскликнула Барбара, — вы приглашаете моего мужа и даже не интересуетесь, как я к этому отнесусь!

— Разве он вам муж? — хладнокровно спросила Клавдия и отвернулась от Барбары.

Вечером того же дня Гузкин беседовал с Оскаром; ему необходим был совет человека, знающего общество.

— Клавдия? — переспросил Оскар, не расстававшийся со справочником Дебре и знающий европейские фамилии наперечет. — Прекрасно представляю тулузский дом. Род восходит к десятому веку, перекрещивается с Барселонской ветвью. Следует поддержать знакомство, Гриша.

— А Барбара? — выдохнул в телефонную трубку Гузкин, — а господин барон де Портебаль?

— Не понимаю, чем ваша дружба может помешать Барбаре фон Майзель и тем более Алану де Портебалю, — трубка принесла сухой смешок Оскара, — насколько я знаю, Алан давно не вмешивается в жизнь жены. Не думайте про это, Гриша, зачем вам? Вы художник, а не дипломат.

— Это верно, — приободрился Гузкин, — однако этично ли получается? Вежливо ли?

— Спросите себя, Гриша, достойно ли вашего дара — тратить душевные силы на такие вопросы и хлопоты?

— Возможно, я излишне щепетилен; с детства приучен к прямоте. Однако есть и деловая сторона вопроса. Видите ли, дело в том, что и Майзели, и Портебали — мои клиенты, — слово «клиенты» Гриша произнес значительно; он давно научился тому, что понятие «клиент» применяется широко и вовсе не звучит оскорбительно. Учась в советской школе, он думал, что клиенты бывают лишь в борделе, а, как оказалось, они есть буквально везде, какую область жизни ни возьми — везде свои клиенты: и в банке, и в страховом обществе, и (разумеется) в искусстве, — бароны покупают мои картины. Я связан с ними определенными обязательствами, — прибавил Гриша с достоинством.

— И что из того? Научитесь уважать свой дар, и клиенты почувствуют это.

— Однако — не откажется ли барон фон Майзель покупать мои картины? Я имею в виду, — смущаясь, говорил Гриша, — если мои отношения с Барбарой испортятся? Не повлияет ли это на деловые отношения с бароном? Я хочу сказать, что интересы искусства ставлю выше всего — и на барона я рассчитываю как на покупателя. И на господина де Портебаля я тоже рассчитываю.

— Не понимаю, зачем портить отношения с Барбарой, — Оскар пожал плечами, но Гриша этого видеть не мог. — Полагаю, Барбара с пониманием отнесется к вашим фантазиям. Вы — авангардист мысли, Гриша. Вы — пионер, в хорошем смысле этого слова. Разумеется, барон Майзель и барон Портебаль будут рады поддержать вас. Однако, согласитесь, что всегда лучше стоять на четырех ногах, чем на двух, — снова трубка зашлась сухим смехом, — то, что не купит Алан, приобретет Клавдия.

— Это очень знатная фамилия, да?

— Какая вам разница? Ваш собственный род восходит к Аврааму и наверняка древнее любого европейского.

— Справедливо, — сказал Гриша. Эта мысль доселе не посещала его, но сразу же показалась убедительной.

— Еврейство, — хладнокровно развивал мысль Оскар, — это своего рода дворянство.

— Действительно, — Гриша разволновался.