Римма Глебова - У Судьбы на Качелях

На контрольную по математике должен был придти директор. Спрашивается — зачем? Сидит то в одном классе, то в другом. Чего интересного — смотреть, как пишут контрольные. Ну да, чтобы не списывали, училка за всеми не углядит. Но ведь скучно-то — просидеть целый час! Надо Владим Владимыча как-то развлечь — добрый дядька, не вредный, но всегда такой серьезный.

Я подложил Нинке на стул с десяток кнопок, не меньше, выбрал самые крупные. Нинка чуть не опоздала на контрольную, уже и Владим Владимыч сидел на последней парте, как раз за мной, она плюхнулась на стул и… ни гу-гу! Пишет свой вариант, только голову поднимает: еще раз условие задачи на доске посмотреть — и снова пишет. Неужели терпит?

Нинка первая сдала работу и вышла из класса. Я перегнулся вперед: одна кнопка лежала сиротливо, да и то на краю стула, острием вниз. Я глянул на Левку — он просматривал свои листки, а на щеках красные пятна. Ясно, что не от трудных задачек, для него трудностей в математике нет. «Ты?» — спросил я. Он поднял на меня коричневые глаза и только моргнул. Спасатель чертов! (или — спаситель?) Другому дал бы в рожу, а Левке что-то не хочется. Да и повод слишком мелкий.

По контрольной я получил двойку. Решал ведь задачи вполглаза, сначала ждал, что Нинка заорет и вскочит, потом думал, что она стоически терпит и стал ее жалеть. Всё из-за Левки. Моя двойка на его совести. Я так ему и сказал. Он только ухмыльнулся в толстые губы. Наверно, зря я ему в рожу не дал.

Дома опять нелады. Как я понял, у мамы на работе неприятности. Напутала она что-то в отчете, допустила крупную ошибку, начальнику пришлось расхлебывать. Сначала мама плакала, а отец сердился, сказал, что женщинам надо дома сидеть и хозяйством заниматься, но через пару дней мама пришла с работы веселая, с тортом.

— Всё утряслось, наш начальник никого в обиду не даст, сам ходил «наверх» и все исправил.

Отец, разрезая торт, хмыкнул.

— Разумеется. Твой кудрявый Григорий Абрамович из любой ситуации выкрутится. Я в его способностях никогда не сомневался.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась мама.

— Кроме того, что сказал, ничего более.

— А мой прадедушка, Яков Львович, между прочим, был профессором, известным в свое время физиком, — ни к месту заявила мама и посмотрела на меня. Отец тоже почему-то глянул на меня. Я чуть тортом не подавился. Намекают, что из меня профессора не выйдет? Да уж, ни в физике, ни в математике я не силен. Может, я писателем стану, только не говорю об этом. А то опять кого-нибудь из «известных в свое время» вспомнят. А про мамино происхождение со стороны прадедушки я и так знаю. А у кого-то происхождение с татаро-монгольского ига тянется. У Нинки-то глаза раскосые, ясно, откуда — с тех трехсот лет ига.

В школе я внимательно рассматривал Левку. Коричневые блестящие глаза с припухшими нижними веками, кудрявый рыжий чубчик, из-под верхней губы всегда торчат зубы, а уж когда засмеется, то вся челюсть вылезает вперед. Уши тоже торчат розовыми лопухами. Волосы отрастил бы подлиннее, чтобы закрыть лопухи. А многие девчонки уверяют, что он симпатичный. Врут, как обычно, и чтобы я слышал. Нинка к нему липнет — нарочно изображает, надеется, что я ревновать буду. Держи карман! Левка умный, но девчонкам не ум нравится, а внешность. А я — точная отцова копия. Таких, как мой отец, еще поискать надо. И мама красивая и высокая — почти как отец. Красивые женщины всегда обращают внимание на красивых мужчин. Так что Левка мне не соперник. Но вообще-то соломки подстелить не помешает. Мало ли, может у нее и вправду интерес, девчонки все поголовно дуры, и лопухами могут заинтересоваться.

Но тут одно событие надолго отвлекло меня, можно сказать, из колеи выбило. Я забыл в школе спортивную форму и с полдороги вернулся. А так как я провожал Нину, то совсем расстроился, потому что в этот раз она была такая веселая и разговорчивая, что надеялся по пути завести ее в сквер, и там поцеловать, а тут — форма! Не пойти за ней было нельзя — новая и дорогая, только купили. Я с ходу толкнул дверь в раздевалку возле спортзала и. то, что я увидел!.. Маша-училка, наша красивая непорочная Маша стоит у стенки в расстегнутой кофточке, и белые круглые груди наружу, а учитель физкультуры Роберт Иванович, по прозвищу «Гладиатор» — за накачанные бицепсы, лапает их, жмет, как жмут апельсины, и еще целует, пристанывая. А она, глаза закатила и вцепилась рукой в его черную шевелюру.

Не помню, как я выскочил обратно. Но форму я схватил, она у самой двери на вешалке висела. Не знаю, заметили ли они меня. Вряд ли, не до того им было! На душе стало мерзко и почему-то обидно. Машка-то, Машка! Польстилась на бицепсы! Физкультурник наш — вся школа знает — разведенный, и ребенок где-то есть. Зачем он ей?

Ночью я не мог заснуть, стояли перед моими глазами белые Машины груди, и их жмет, жмет жадная рука. Хорошо, что в школу утром не надо идти — выходные, целых два дня! — не видеть их, ни Машку, ни Роберта.

За два дня я почти забыл про них обоих, вернее, не хотел больше думать. Только подумал один раз: когда стану писателем, опишу эту сцену в подробностях, но без имен, конечно, а они прочитают и устыдятся. Ха-ха, если им сейчас не было стыдно, то потом тем более, они уж тогда старыми станут.

Я никому ничего не рассказал, даже Левке — тем более Левке. Хотя язык чесался. Но как об этом расскажешь? Это все равно, что пересказывать кадр из кино — в кино так всегда любовь показывают. Даже если бы я про этот кадр Левке рассказал — да у него рыжий чубчик дыбом бы встал, и лопухи отвалились. И не поверит он мне, это уж точно.

А Машка вдруг взяла отпуск и укатила к какой-то заболевшей тетке в другой город, и литературе нас стал учить старичок-пенсионер, с домашнего дивана подняли и поставили перед нами, учить изящной словесности. Ну, мы не слишком ему досаждали, старый уж очень. Сидели тихо и занимались, кто чем, иногда прислушиваясь к его бормотанию. Двойки он ни одной не поставил, только вздыхал и отправлял на место. Сгибался над журналом и ставил точки. Отольются кое-кому эти точки слезками, когда Машка вернется.

Нина продолжала липнуть к Левке. Меня это стало уже доставать. Провожаю ее я, а все переменки его. Он рассказывает, вокруг толпа, а Нинка смотрит ему в рот. Наверно, все зубы уже сосчитала. Пора было стелить соломку.

— Нин, ты, когда замуж выходить будешь, меня на свадьбу пригласишь?

Сначала у нее глаза стали круглые как шары, она даже приостановилась, но быстро нашлась, я и не сомневался.

— Конечно, приглашу.

— А за кого ты хочешь выйти, за Левку?

— Почему бы и не-е-т, — протянула она (а что я ждал, что она крикнет: «За тебя!» и бросится мне на шею?) — Он умный, большим человеком станет, может быть, на весь мир известным (ага, профессором физики будет).