Римма Глебова - У Судьбы на Качелях

Но как много может уместиться в какие-то полторы недели. Можно успеть пережить блистательный роман, посмотреть другую страну, насладиться солнцем, морем и фруктами, насладиться прекрасным мужчиной, а можно прожить эти дни совсем обыкновенно, спокойно созерцать новый мир, и не укладываться в постель со случайным знакомцем, словно всю жизнь разъезжала по чужим странам, а любовников перепробовала без счету. Но ведь не разъезжала и не перепробовала. И уже никогда с ней может ничего не произойти и ничего подобного не случиться. Может быть, наступает последний день Помпеи, и не о чем рассуждать. Грянет на Помпею поток и всё смоет, все грехи и весь этот туристический роман.

А не разыгралось ли воображение? Вполне возможно, что действительно телеграмма, и надо срочно уехать, и к пропавшим деньгам он не имеет никакого отношения, а она слишком долго смывала в ванной песок, и у него не было другой возможности попрощаться, только запиской. Ведь если бы вором был действительно он, то сразу бы исчез, а не явился бы на пляж сообщать. А она столько наворочала в своей голове мыслей и рассуждений, а все для чего? Чтобы в душе всё перемололось, и можно было суметь с ясным личиком и невинным взором предстать дома, только лишь для этого. Ибо изобразить невинный взор представлялось ей самым трудным. Но изображать придется не слишком долго.

Но все оказалось гораздо проще и легче. Взор был самым обычным и соскучившимся, объятия при встрече родственными и приятными, Роман хвалил ее загар и свежее личико, Лелька висла на шее, подарки и сувениры были приняты с восторгом, но семейная идиллия продолжилась недолго: через час после радостной встречи Роман сказал:

— Сегодня утром мне на работу позвонили из больницы и сказали, чтобы ты завтра.

— Уже завтра?.. — с тайным, но понятным себе облегчением спросила Дина.

— Но я ведь сама должна была позвонить.

— Игорь взял это дело под свой контроль, у медиков свои связи. Он очень беспокоился, что ты уехала.

На ночь Дина выпила таблетку снотворного и объяснила Роману: «Устала с дороги, хочу выспаться без снов и сновидений».

— И без меня, — грустно пошутил Роман, но снисхождения от супруги не дождался.

Обследовали Дину несколько часов, с перерывами. Брали разные анализы, вводили что-то в вену и укладывали на длинный стол, с тихим жужжанием двигался над ней какой-то мудреный аппарат, потом опять анализы и чудодейственный УЗИ. Перед ужином два молодых энергичных врача, которые полдня возились с ней и перебрасывались непонятными Дине словами, сообщили: «Утром еще один анализ, и всё решим. Спите и не волнуйтесь». Какие заботливые! Наверное, знакомые Игоря. Дина снова выпила припрятанную в косметичке таблетку, но спала все равно плохо. Преследовал обрывистый кошмарный сон: ее режут, режут, уже всю изрезали, и не могут остановиться.

Утром взяли опять анализ крови и почему-то разрешили позавтракать. Потом пришли всё те же двое, они улыбались, и один с видом, будто преподносил подарок, сообшил: «Дина Львовна, хотим вас обрадовать, операция вам не показана. С вашей кистой можете жить с легким сердцем, она не опасна. Раз в год-полтора проверяйтесь, на всякий случай, для собственного спокойствия».

— Для спокойствия? — тупо переспросила Дина.

— Ну да. Вы узнали о ней, можно сказать, случайно, а могли бы с таким же успехом и не знать. Киста маленькая, она не влияет на функцию почки, вообще ни на что в организме не влияет, и вряд ли она будет расти. Но — проверяйтесь.

— Не влияет… — Дина пыталась изобразить на лице радость, но, видимо, не получилось, так как оба врача смотрели на нее с некоторым испугом. Наконец, она улыбнулась. Люди старались, и какое свинство с ее стороны не отреагировать.

— Спасибо, вы очень добры. Они переглянулись и удалились.

Радостное для любого человека известие оборачивалось для Дины грядущей КАТАСТРОФОЙ, которая казалась теперь страшнее, чем недавние мысли о возможной смерти, и чем сама смерть. Прежде, чем. прежде, чем наступит сегодняшний вечер, а за ним и ночь, она должна все рассказать Роману. Врать и притворяться она не сможет — не умеет! Только при встрече у нее получилось, очень готовилась. Она пыталась представить, как поведет себя Роман. Как поведет, так и поведет. Дина вся собралась и была готова к упрекам, негодованию и всяким нелицеприятным высказываниям. Разумеется, теоретически.

Мама ей когда-то сказала: «Если ничего нельзя изменить, не говори об этом, и не страдай напрасно, и не вынуждай страдать других». Дина вспомнила сейчас мамины слова.

…Мало того, что Роман кричал и бегал по квартире с исказившимся лицом. Он называл Дину всякими непотребными словами. Это Роман-то, который никогда не произносил (во всяком случае, при ней) нецензурщины, и она, по наивности, думала, что он не умеет говорить подобные слова.

Дине нечем было оправдаться. Выдавливать из себя жалкий лепет — о чем? О том, что у нее творилось в душе, когда она поехала в этот тур? На каких страшных качелях она ощущала себя и свою, как казалось ей, стремительно укорачивающуюся жизнь, и как жаждала она наполнить ее чем-нибудь ярким, острым, чего еще не было.

Выразить это в нормальных и понятных словах невозможно, и никакие слова ничего не изменят. Но Дина попыталась еще объяснить: «Ну, влюбилась я! Но теперь всё прошло. Прости». Хотя, «прости» она выдавила с трудом, так покорежили ее сказанные мужем оскорбительные слова.

— Прошло… — с сарказмом выговорил Роман. — Ты считаешь, что и у меня должно ПРОЙТИ? — он отвернулся. Плечи его задергались, но он быстро справился с собой. Когда он повернулся к ней, это был уже другой Роман, не ее муж, которого она знала столько лет и любила. Перед ней стоял мужчина с жестким холодным лицом, и он сухо говорил ужасные вещи:

— Мы переезжаем к моей маме. Мне там ближе к работе, и есть рядом школа. Я сам переведу Лёлю.

— А как же я?..

— Ты? Кто ты? Ты для меня — никто. Девочке тоже лучше быть от тебя подальше. Чему ты можешь ее научить? Как развратом заниматься, как ноги раздвигать?

— Рома! Почему ты так жесток?

— Я — жесток? Молчи!

— Рома, давай поговорим!

— О чем? О чем ты хочешь мне еще рассказать? Каким изысканым позам научилась? По Кама-Сутре, или сами изобретали? Дрянь! Б…ь!

Теперь Дина не могла простить себе, и не могла понять, зачем она сказала ему, как она решилась! Она терзалась от досады, смешанной со стыдом, жалостью к себе, к Роману, к Лельке. Ведь читала когда-то рассказ одного умного писателя, как жена после отпуска, проведенного в санатории, искренне рассказала мужу о своей случайной измене, а муж, который сам в ее отсутствие провел время отнюдь не безгрешно, не нашел в себе силы ее простить. Потому что мужчины слишком образно представляют себе картину измены, все постельные воображаемые подробности, и не могут этого перенести. Читать-то читала, и даже тогда некоторое время думала об этом, но для себя самой ничего не отложилось, вспомнилось только сейчас, когда поздно уже.