Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Сигэмацу читал вслух, сидя у изголовья Сигэко, и то и дело вскрикивал:

— Но это же чудо!

— Надо, чтобы Ясуко обязательно прочитала дневник, — откликалась Сигэко.

Все, что говорила мельничиха, было верно. Иватакэ пострадал гораздо сильнее Сигэмацу. У него в самом деле срослись пальцы на руке и мочку уха отъели черви. И все-таки он выжил, и не только выжил, но даже сделал себе пластическую операцию, разделив пальцы. Сейчас он занимается частной практикой в Токио.

О чем же писал Иватакэ в своих «Записках»?

«Первого июля 1945 года получил повестку с приказом явиться в казармы Второго Хиросимского отряда. Я спешно привел свои дела в порядок и сел на поезд. Проезжая мимо Нагоя и Осака, я заметил сильные разрушения, причиненные воздушными налетами. Вокзал в Окаяма еще горел после ночной бомбардировки. Начался небольшой дождь; вдоль путей, прикрыв головы подушками, вереницей шли полуголые люди, пострадавшие при взрыве.

Я сошел в Фукуяма, отправился в деревню Юда, где встретился с эвакуированными сюда женой и ребенком. В парикмахерской меня остригли наголо и сбрили усы. Затем мне вручили военную форму и вещевой мешок. Я сел в поезд на железнодорожной линии Фукуэн. Провожали меня жена и старший брат. Как я узнал, призыву подлежали лица до сорокапятилетнего возраста. Меня призвали в качестве резервиста третьей группы, как раз перед моим сорокапятилетием. Все фотографировались на случай гибели, но я не мог заставить себя последовать обычаю.

В Хиросиме я переночевал у родственников. В восемь утра первого августа я впервые в жизни переступил порог казармы. Здесь, во дворе, нас собралось человек пятьдесят из префектур Хиросима и Окаяма. Как выяснилось, врачей из префектуры Ямагути направили в полк Ямагути, из Симанэ — в полк Хамада, а нас решили отправить в обычное пехотное подразделение и лишь после этого — в центр подготовки врачей-резервистов. Мы долго ждали под палящим солнцем, затем нам приказали зайти в большую комнату с деревянным полом, рядом с медсанчастью. И только тогда наконец в сопровождении двоих врачей к нам соизволил выйти начальник первого военного госпиталя майор медицинской службы Нисио — здоровенный, рослый детина. После переклички майор обратился к нам с речью:

— Я майор Нисио, — громко проговорил он. — А как назвать вас, которые в трудные для отечества дни не вступили добровольно в армию? В моих глазах вы просто-напросто банда государственных преступников. Наше правительство издало приказ о тотальной мобилизации для того, чтобы ни один из таких ублюдков, как вы, не уклонился от выполнения своего долга.

С этой минуты ваша жизнь в моих руках. Некоторые из вас находились, вероятно, в привилегированном положении, занимали высокие посты. Но нам до этого нет никакого дела. Ваши головы набиты конским дерьмом, вы начисто лишены воинского духа. Но мы воспитаем в вас воинский дух! Так и знайте!

После этой краткой, но выразительной вступительной речи он стал подзывать нас по очереди, подвергая каждого форменному допросу: как твоя фамилия, расскажи свою биографию, почему до сих пор не пошел добровольцем в армию? Когда очередь дошла до меня, я предъявил справку, свидетельствовавшую, что еще в январе прошлого года мною было подано заявление в Первую дивизию и в Хиросимский военный комиссариат с просьбой о зачислении в армию в качестве врача. Бумага, по-видимому, произвела некоторое впечатление, и меня мучили недолго. Не только я один — многие показывали справки о том, что в свое время просили зачислить их добровольцами в армию, но им было отказано в их просьбе по состоянию здоровья.

И действительно, когда начался медицинский осмотр, среди нас не нашлось ни одного человека с безупречным здоровьем. У одного оказался туберкулез позвоночника, у другого — хронический ларингит, у третьего не хватало ребра, у четвертого нога наполовину не сгибалась в колене — он повредил ее еще в студенческие годы, во время соревнований. Майор Нисио был назначен главным врачом совсем недавно и, должно быть, не успел еще связаться со своими коллегами, а возможно, утерялись документы, подтверждающие то, что все мы хотели добровольно пойти в армию, но получили отказ. Само собой разумеется, он очутился в глупейшем положении. Один хиросимский врач вызывающе улыбнулся и откровенно зевнул. Нисио подскочил к нему и стал методично бить по щекам. Я подумал об ожидающей нас судьбе, и на душе у меня заскребли кошки.

После рентгеноскопии и анализа мокроты многих в тот же день отправили домой. Других разослали по местам их работы, так как врачей не хватало. Надевая на спину вещевые мешки, они закусывали губы, чтобы случайно не выдать своего ликования».

Вот так Иватакэ попал в пехотное подразделение, где пятнадцать дней его муштровали, как рядового пехотинца. Главная цель этой муштры состояла в усвоении тактики борьбы с вражескими танковыми подразделениями на территории Японии. Перед каждым ставилась задача взорвать танк. Каждый день, не один десяток раз, Иватакэ подбегал к деревянному макету танка, кидая под него привязанную веревкой к руке деревянную гранату, и распластывался на земле. Лишь позднее, когда Иватакэ прикомандировали уже к учебному центру, он узнал, что отряд штрафников, где он проходил обучение, предполагалось включить в состав армии, которая должна была оборонять Японию с моря, с тем чтобы каждый штрафник ценою своей жизни уничтожил один танк противника...

Еще выдержка из дневника Иватакэ:

«14 июля вышел приказ перевести нас из пехотного подразделения в учебный центр Второго военного госпиталя. Мы прибыли в двухэтажные казармы на берегу реки Ота, где уже разместилась группа резервистов из Ямагути и Хамада. Всего нас собралось более ста тридцати человек. Приставили к нам юного лейтенанта по фамилии Ёсихара, окончившего краткосрочные медицинские курсы при военном госпитале в Пхеньяне. Его поучения были еще более выразительны, чем поучения майора Нисио.

— Казармы, где вы находитесь, называют дьявольскими, — орал лейтенант при первой же с нами встрече. — Заткните себе в зад все свои дурацкие мыслишки. Вы теперь солдаты — и должны думать, как вам велят. Таких субчиков, как вы, я хорошо знаю: только сделай поблажку, тут же на голову сядете. Нам приказано сделать из вас людей. Хотите, я вам объясню, что вы из себя представляете?

Далее следовало пятьдесят слов, которые я опускаю.

Это называлось накачкой, но такая накачка отнюдь не рассеивала мрачных мыслей, а только нагоняла тоску.

После того как лейтенант выкричался, нас стали по трое вызывать к командиру. Командир выяснял семейное положение каждого, доходы и т. п., с тем чтобы потом с учетом всего этого направить соответственно в более или менее опасные районы».