Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Со следующего дня началась муштра.

«Служба в армии напоминает тюремное заключение, — писал в своем дневнике Иватакэ. — Рано утром, когда еще даже не светало, наши начальники, часто ради потехи, поднимали нас по тревоге. Мы бежали три-четыре километра: мимо храма Гококу, через мост Аиои, затем на север. Мимо храма Хонгандзи, опять к мосту Аиои и, минуя храм Нигицу, возвращались в казармы. Добрая половина новобранцев не выдерживала и падала по дороге. Среди нас распространились лихорадка, дизентерия и другие болезни. Когда нас заставляли ползать по-пластунски, гимнастерки так пропитывались потом, что впору выжимать, а локти стирались до крови. Стоило чуточку оттопырить зад, как тут же следовал пинок ботинком; опущенное дуло винтовки наказывалось ударом в спину. Среди нас был резервист Накамура, главный врач родильного дома в Токуяма, человек средних лет, с огромным животом. Его вес достигал ста девяноста фунтов. Накамура страдал сильным расширением сердца, в прошлом году по состоянию здоровья его освободили от службы, но на этот раз ему не повезло. Нетрудно себе представить, каково ему было ползать с винтовкой в руке. Накамура всегда отставал; военный врач Ёсихара так щедро награждал его пинками, что тот нередко плакал и даже хотел покончить жизнь самоубийством. На лице у него застыло выражение растерянности и горького разочарования: несчастному Накамура чудилось, будто его избивает собственный сын, превратившийся в бандита.

Шестого августа, около шести тридцати утра, была объявлена воздушная тревога: два или три бомбардировщика Б-29 пролетели на юг, не сбросив ни одной бомбы. Это никого не удивило: такое бывало и раньше. После семи часов объявили отбой. Однако тревогу в нашем отряде еще не отменили. В семь пятьдесят мы все, начиная с главного врача и кончая санитарами и резервистами, выстроились на плацу. Мы поклонились в сторону Востока, где расположен императорский дворец, и стали слушать императорский рескрипт «К армии»: в этот день как раз исполнилась годовщина его обнародования. В первом ряду стояли старшие военные врачи и санитары, за ними врачи-резервисты из префектур Ямагути и Симанэ в парадной форме и в последнем — врачи-резервисты из префектуры Хиросимы. Одеты они были кто во что попало. Видимо, не сработала система снабжения.

После того как чтение рескрипта закончилось, помощник командира начал речь, прерванную взрывом бомбы».

Вот что пишет об этом в своем дневнике Иватакэ.

Церемония длилась около двадцати минут. Перед тем как распустить строй, помощник командира отчитал нас за слишком медленные, по его мнению, действия при объявлении воздушной тревоги. Внезапно послышался приближавшийся с юга, хорошо всем нам знакомый гул моторов Б-29. Я невольно поднял голову. Мне показалось, будто бомбардировщик прямо над нами. В тот же миг от него отделилось нечто похожее на баллон заграждения. В следующий миг меня ослепило белое, словно молния, пламя: как будто разом подожгли невероятно большое количество магния. Еще через миг меня обжег порыв горячего ветра. И тут же я услышал ужасающий грохот. Это было последнее, что запечатлелось в моей памяти. Что случилось потом? Сколько прошло времени? Не знаю. Взрывная волна подбросила меня высоко вверх, и я потерял сознание. Пришел я в себя оттого, что кто-то наступил башмаками на шею и на плечо. Я лежал под деревянным брусом. Окончательно оправившись, я увидел в сумрачной мгле светлое пятно и выбрался из-под нагромождения брусьев. Оказалось, что я нахожусь под каркасом крыши, лишенной черепичного покрытия.

Прошло немало времени, прежде чем мне удалось спуститься на землю. По моим предположениям, я был где-то между канцелярией и кухней, вернее, теми местами, где они находились.

Оглядевшись, я увидел, что ни корпуса лазарета, ни двухэтажного здания учебного центра уже нет. Все вокруг расплющено, раздавлено, смято — пожалуй, только так можно выразить то, что предстало моим глазам. Кругом ни души. Тишина. И так темно, будто внезапно наступил вечер. А над развалинами кухни и лазарета поднимается черный столб дыма.

Правая половина моей гимнастерки тлела и дымилась. Исчезли не только наручные часы и очки, но и кошелек из правого нагрудного кармана. Кожа на правой руке свисала бледно-серыми клочьями, обнажая красное мясо с прилипшими к нему комьями черной земли. Пальцы и наружная часть кисти левой руки побелели, как после прижигания. Лицо — я чувствовал — было обожжено, а спина страшно болела: видимо, ее придавило брусом.

Кое-как добравшись до умывальной, я повернул каким-то чудом уцелевший кран, и, к моему удивлению, из него потекла вода. Я смыл грязь с открытой раны и обмотал руку чьими-то валявшимися поблизости трусами. Видел я без очков очень плохо, все кругом расплывалось в серой полумгле. Нигде не было ни одного человека. Может быть, всех уже эвакуировали, а про меня забыли? Выйдя из умывальной, я пошел к реке Ота. На берегу я увидел несколько знакомых солдат. Один, полуголый, лежал на земле, не в силах подняться. Рядом возвышалась большая кипа одеял, которые во время воздушной тревоги вынесли со склада. Я стянул верхнее и повалился на него. Напряжение на какое-то время спало. В душе водворились странная пустота и усталость. Немного погодя к нам присоединились еще два-три солдата. Никто не мог понять толком, что случилось. Все были в каком-то непонятном оцепенении, словно нас зачаровала лиса [116] В Японии существует пришедшее из Китая поверье, будто лиса может обладать колдовскими чарами. .

По-видимому, бомба обладала необычайно большой разрушительной силой. Сначала я решил было, что казармы разрушены прямым попаданием, но потом заметил, что многочисленные дома на противоположном берегу реки тоже разрушены. Со стороны моста Митаки и одного из храмов Хонгандзи взвивались языки пламени. Может быть, одновременно сбросили фугасные и зажигательные бомбы, но почему тогда не была даже объявлена воздушная тревога?

Откуда-то появились несколько моих коллег-резервистов — из тех, что стояли в последнем ряду во время зачтения рескрипта «К армии». Среди них — Миёси и Ито. Они брели, словно лунатики. Первые ряды, очевидно, оказались погребенными под развалинами домов. Но где было нам, раненым, без всякого инструмента, выкопать их из-под развалин, которые уже лизали языки пламени. Оставаться было опасно, и, не сговариваясь, все мы решили пробираться к отделению госпиталя в Митаки. Мне уже приходилось видеть, как во время больших пожаров пламя часто бушует над самой гладью рек. Помню, как ночью девятого марта, во время бомбардировки Асакуса, Хондзё, Мукодзима и другие районы Токио, прилегающие к реке Сумида, затопило бурное море огня и пытавшиеся спастись в воде люди превращались в пылающие факелы.