М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Вы бы дом под больницу приспособили, сказал Струев, и люди, с которыми он разговаривал, посмотрели недоуменно. А оборудование? А врачи? А ремонт? Нет, не подумайте, просвещение идет на восток семимильными шагами, вот, не далее как семь лет назад Открытое общество прислало сто компьютеров - чтобы воспитывать поколение менеджеров для портовых терминалов. Учатся ребята, в люди вышли. Еще тысячу экземпляров «Архипелага ГУЛАГ» прислали и труд Чарльза Пайпса-Чимни «Компас и кнут». Просвещение просвещает. Вы бы нам денег на музей дали, сказали дальневосточные интеллигенты, почуяв в Струеве человека с планами. И что делать с деньгами будете? Есть у нас мечта, робко сказала девушка со слезящимися от ветра глазами. Понимаю, что несбыточно, но мечте не прикажешь - щемит сердце. О чем мечтаете? Да вот хотим приобрести полотно Григория Гузкина «Пионеры». Понимаю, что классик, знаю, что дорого, но если всем городом копить. Мы ему в Париж написали, он ответил: копите, подожду, зарезервирую картину за вами. Человек навстречу идет. Все бы так провинции-то помогали. Не дадите денег? Не дам, сказал Струев.

И на больницу не дам. Украдут. Все знали (и Струев знал), что один из богатейших людей страны - Арсений Щукин - официально зарегистрировал фирму в Сургуте и платит в этот город налоги. Куда деваются налоги с многомиллиардного состояния - было непонятно: больниц новых не было, а старые работали хуже, чем прежде. Город стоял убогий и кривой, лишь дом приемов корпорации Щукина, куда Арсений Адольфович прилетал раз в месяц, - потрясал великолепием. Говорили, что архитектором здесь выступил сам Гери, тот гений, что проектировал музей Гугенхайма в Бильбао.

И Струев хотел понять, что за архитектор возвел русскую конструкцию - кто отвечает за перекрытия, отопление, фундамент. Ясно, что так сделала вся русская история разом, - но кто-то сегодня подталкивал историю, кто-то использовал ее механизм. Ясно, что эта дрянная конструкция регулируется силой вещей, но ясно также и то, что в этом механизме силы вещей присутствует какой-то важный болт, основная шестеренка - и она должна выйти из строя, хотя бы на время.

Чем дольше Струев ездил по провинциям, тем в большую зависимость он попадал от людей, мест, обстоятельств. При составлении своего стратегического плана ему следовало учесть особенности дальних регионов: именно на эти места Струев и рассчитывал. Когда провинциальные собеседники начинали излагать унизительные обстоятельства жизни, систему сложных договоренностей меж ними и мелкими местными властями, перечислять пункты существования, в которых они столь же бесповоротно зависимы от начальства, как от северной природы, - делалось понятно, что разрубить систему отношений одним ударом невозможно. Начальство и система поборов были такой же реальностью, как климат, и такой же необходимостью. Если поборы не отдать, то мелкое начальство не сможет рассчитаться со своим начальством. В свою очередь и мелкое начальство было бесповоротно зависимо от начальства чуть более крупного, и так далее, вплоть до Москвы. И безнадежно порочная и подлая схема отношений в обществе, которое движется своими первыми эшелонами к прогрессу, замыкалась на тощей бабке из Нефтеюганска, у которой - случись сбои в цепочке взаимных расчетов - отключат воду и электричество, перестанут топить и платить гроши, которые называют пенсией. И тогда бабка умрет на десять лет раньше срока, что отпущен ей обслуживать местное начальство. Жалеть такую жизнь, может, и не стоит, но попутно с обслуживанием начальства бабка нянчит внуков, пьет чай, смотрит телевизор - и ей хочется жить. И если некий человек называет себя гуманистом, он должен эту бабку защитить. А как это сделать, если угнетение бабки и доведение ее до могилы - и есть условие ее существования. Струев старался вникнуть в схему отношений, присматриваясь, где рубить, - и не находил места для удара.

План Струева был бессмысленным. Мало того что его практически трудно было воплотить - но именно населению, которое Струев тщился защитить, все эти манипуляции пользу не принесли бы. От этих манипуляций возникла бы неизбежная суета, новые поборы, ухудшение условий, которые плохи - но по крайней мере привычны. Население не хотело никаких перемен вообще. Пусть хоть на время оставят в покое - глядишь, и привыкнем, вот что слышал Струев от своих собеседников. Плохо ли, хорошо ли живем - а живем, оставь нас в покое, не тормоши, мы как-нибудь приспособимся, так же, как приспособились к скверной погоде. Вот знать бы, что электричество у нас за долги не отключат, и ладно будет.

План Струева был вредным, поскольку (если бы хоть часть плана осуществилась) он пробуждал в народе то зло и бешенство, которое и будить особо не надо - оно всегда спит вполглаза. С этим народным озлоблением заигрывали политики-националисты, норовя привести мужиков в экстатическое состояние, напугать власть народным гневом - и войти с ней в долю, подобраться к местам кормлений. Публиковалось довольно листовок, зовущих к мятежам, авторы призывали провинциальных алкашей вспомнить Суворова и Кутузова, вспомнить гордость древних росичей. От таких призывов был один вред - разрушительный, разъедающий общество вред. В случайных компаниях, где Струев оказывался в провинции, он слышал пьяные разговоры и злые слова, видел перекошенные завистью и злобой лица - этим пьяным людям ненавистны были столичные воротилы, кремлевские дельцы, заграничные спекулянты. Мужики стучали стаканами, говорили, что все зло от Запада, что их поработили, и вот они гниют здесь - с толстыми кривоногими женами. Мужики, которые не могли донести до дома получку без того, чтобы пропить половину, кричали, что их обокрали, - а если все по справедливости устроить, они должны владеть заводами и фабриками. Так же точно сидели они за этими столами пятьдесят лет назад, стучали стаканами и говорили, что зло от партийных ворюг, а если по справедливости - то премий за пьянство лишать не следует.

Обида на незадавшуюся жизнь и страх перемен в этой жизни, которая хоть как-то, да устроилась, - этот набор свойств был кладом для любого политика: с таким материалом можно вести любую агитацию. План Струева был такой же спекуляцией, как любой иной, - и во многом он был хуже и вреднее, поскольку будил в людях злобу. Лучшие умы России давно договорились, что единственным путем может быть просвещение и труд - а не фантазия прожектера. Впрочем, план Струева возник именно тогда, когда массивная интервенция Просвещения привела к единственному возможному российскому результату: усилению чиновного аппарата. Сам того не сознавая, Струев еще раз описал путь по замкнутой кривой - тот, который уже был пройден всяким народовольцем. План был пустым, бесперспективным и вредным. И когда Струев старался вникнуть в детали своего проекта - он их не мог увидеть: перспектив не было.