М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Проститутки разные бывают, - сказал Струев, скалясь. - Одни идут нарасхват, а некоторых и не берет никто: рожей не вышли. Стоят на улице, мерзнут. Хорошо бы нам Осипа Стремовского спросить, кем он себя считает: барышней по вызову или валютной блядью из гостиницы «Метрополь»? Ты, например, - Струев умел сказать неприятное, и всегда говорил, когда представлялся случай, - из тех, что стоят вдоль Ленинградского шоссе, но думают, что могли бы работать в «Метрополе». А я - по вызовам работаю.

- Ты не любишь Стремовского? - спросил Кузин, решив не обижаться за себя, но постоять за Стремовского.

- Не больше, чем ты - Диму Кротова.

- Кротов - мелкий идейный воришка, а Стремовский - творец. Я приветствую его коммерческий успех. Видел, видел по телевизору банкиров, их жен, их охрану. Да, покупают картины, пьют шампанское! Пусть! Я смотрел репортаж с добрым чувством. Искусство должно продаваться. Власть идеологии - отвратительна, пусть лучше будет власть денег. Деньги - честнее.

- Чем - честнее?

- Тем, что они могут быть у любого.

- А у тебя они есть?

- Мне достаточно, - сказал Кузин обреченно, но и гордо вместе с тем. - Денег мало, но это не отменяет того, что деньги - символ свободы.

- Значит, у тебя свободы - мало?

- Свободу не меряют на вес. Она есть - и этого довольно.

- Однако у тех, у кого больше денег, - и свободы, соответственно, больше?

Борис Кириллович поглядел на Струева с теплой улыбкой. Струев всегда нравился ему, потуги Струева теоретизировать не шокировали, но умиляли. Кузин сказал терпеливо:

- Пойми правильно, деньги - не эквивалент свободы, свободу не отрезают на вес в зависимости от количества денег. Деньги - символ свободы, поскольку деньги - символ обмена. Может быть, это не самый приятный символ, но так сложилось исторически. Вот и все.

- Нет, - сказал Струев, - деньги не символ свободы, потому что никакой свободы не существует. Ее нельзя увидеть, нельзя пощупать. Ее нет в природе.

- Как это - свободы не существует? А ты сам? Ты - лучшее доказательство того, что свобода есть. - Кузину очень нравился Струев. Он подумал, что в теперешнем положении есть хотя бы то преимущество, что вернулись их неторопливые беседы. Луговой их переиграл - но все отнять Луговой не смог. Вот и абажур над столом, и чашка с чаем, и лимон тихо плывет в своем неглубоком чайном озере. - Свобода существует, Семен, и тебе это известно.

- Нет. Это выдумка, и очень глупая. Такого элемента в природе просто нет - и не было никогда. Трудно символизировать то, чего нет. Деньгам удается символизировать свободу, потому что они так же фальшивы, как и свобода. Деньги не существуют ровно так же, как не существует свобода.

- Когда мерой труда является не похвала партии - но анонимный знак участия в рыночных отношениях, - я свободен. Когда я меняю обыкновенную бумажку на блага мира, я делаюсь свободен.

- В чем твое благо, профессор?

Кузин мог сказать многое, он даже приготовился загибать пальцы, припоминая различные предметы, наличие коих входило в обязательную программу бытия. Он хотел поименовать определенное состояние духа, нужное для творческой работы. Он собирался упомянуть наличие никем не преследуемых убеждений. Он протянул вперед руку с растопыренными пальцами и подумал: пяти пальцев не хватит, на другой руке надо будет пару загнуть. С чего начать? Однако перечислять предметы Кузин не стал, сдержанно сказал:

- Есть вещи, которые необходимы.

- Помимо колбасы? Свободу нельзя купить, но свободные идеи гарантированы свободной циркуляцией денежной массы, не так ли? Например, свобода передвижений. Или - возможность говорить что хочешь и не сесть за это в тюрьму. Одним словом, искомая свобода - это душевный комфорт, который обеспечивается внешними условиями. Разве не так?

- Можно и так сказать.

- Ты экономику себе представляешь?

- В рамках, необходимых мне, представляю. Я не бухгалтер.

- Нам, интеллигентам, - сказала Ирина Кузина, - экономику знать необязательно.

- Ценности свободного мира связаны друг с другом на символическом уровне. Деньги (символ свободного обмена) гарантируют наличие прессы (символа свободного мнения), а газета гарантирует право на эмиграцию (символ свободного передвижения). И так далее. Один символ поддерживает другой - ты согласен? Приятно, что эти символы иногда материализуются. Например, дом. Или газета. А те, у кого свой остров и яхта, получили весомое подтверждение свободы. Это не заменяет внутренних убеждений, но укрепляет.

- В принципе, да, - уклончиво сказал Кузин.

- Обидно, что эта связь имеет обратную силу: исчезнет один символ - и другому станет худо. Изменился биржевой курс - и от дома ничего не осталось. Рухнет рынок валют - запретят эмиграцию. Обесценится нефть - закроются газеты, прощай, свобода слова. Это грубо сказано. Но так и есть. Ты мне скажешь, что сохранится внутренняя свобода. Однако острова и дома из природы тоже не исчезнут, для некоторых людей сохранятся и они. Вероятно, ценности сохранятся у тех, кто с символикой не связан, а оперирует предметной стороной дела. Можно ли сказать, что их свобода имеет другой характер, чем наша? В этом месте - любопытный парадокс. Если условия свободы зависят от колебаний условных ценностей на рынке, значит ли это, что условия свободы - не имеют отношения к собственно свободе? Если воплощение свободы не имеет отношения к свободе, значит ли это, что свободы как таковой нет?

При этих словах Питер Клауке привстал и энергически кивнул. Он рассудил, что Струев имеет в виду банковские махинации, жертвой которых, в частности, стал он сам. Призрак домика на Майорке соткался из воздуха, помаячил и исчез.

- Как вы правы, Семен, - сказал Клауке, и переживание отразилось в его европейских чертах. Струев не взглянул в его сторону. Поразительно, что и Кузин не посмотрел в сторону Клауке. Немецкий профессор переживал не особенно приятные минуты - беседа шла помимо него, совсем не так, как в былые годы, когда он был центром компании. А раньше-то, думал Клауке, стоило мне рот открыть - все замолкали. Как это у них, у русских, говорится? Он вспоминал выражение, которому его однажды научил грубый Пинкисевич. На цирлах ходили! Вот как! На цирлах ходили, сявки!

- В ту пору, когда мы с тобой приобретали убеждения, - оскалился Струев, - мы хотели одного - возможности производить свой товар и менять его на другой товар, чтобы жить, как нравится. Мы даже были готовы к тому, что деньги станут символизировать нашу свободу.

- Цивилизация нуждается в символе для оборота ценностей. И только.

- Ты умнее меня, - сказал Струев. - Книги пишу не я, а вы с Марксом. Поправь, если я ошибусь. Товарный фетишизм провоцирует поступательное движение цивилизации, прогресс. Разница между модным автомобилем и просто автомобилем - этот промежуток и есть символ прогресса. В стоимость товара помимо стоимости труда закладывается социальное значение: роль товара как атрибута власти, моды, успеха. Вот эта социальная роль оплачивается деньгами и воплощается в новых, еще более качественных предметах. Но что делать, если у тебя уже есть все автомобили: и те, что существуют, и те, что еще не существуют? Весь мир твой, всегда будет твой. Рано или поздно товарный рынок приходит к концу, поскольку производство превысит возможные потребности власть имущих. Ты скажешь: их аппетиты безграничны. Верно, аппетиты безграничны, но не на товары, а на власть. Ты мне вот на что ответь: если ценность уже ценностью не является, символу - как быть, что символизировать? Тогда значение товарного фетишизма как двигателя прогресса теряется - и деньги отныне нужны для другой цели. Деньги были символом товара, но давно товару не соответствуют, поскольку для тех, кто обладает реальными деньгами, - товар требуется иной, чем тот, который производится трудом. То, что производится трудом, у них давно есть. Товары не нужны, товарный фетишизм не работает, но рынок, рынок потребен! Теперь все иначе, гражданин профессор: передайте Марксу при случае, товарный фетишизм существует при наличии труда, как движущей силы истории. Однако отношения труда и капитала изменились, и фетишизм иной, соответственно.