М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Басманов потрепал Павла по щеке.

- Расчет! Голенищева на выставочный зал пустил, другого хахеля - на печать, третьего - на материальную поддержку семьи. Хвалю. Стратег! Курицын каталог делал, не ошибаюсь? Ловко! И все для чего - чтобы правду людям сказать! Правда ведь какой изворотливости требует! Надо людей вокруг себя сплотить! Открытый дом! Муж за порог - а дама гостей принимает. Это называется: семейный подряд, кооперативный бизнес. Правдивый человек обязан быть тактиком: позвал гостей, уложил в свою постель, связал обязательствами, сделал партнерами - и вперед! Красиво!

Басманов еще раз оглядел Павла, картины, зал, сверкнул зубами. Подытожил:

- Главное: получилось! Вот она правда - вся здесь!

- К Пашеньке на выставку поедем. Там и мой портрет висит, - сказала Татьяна Ивановна, - и бабку старую тоже нарисовал. Все по правде.

- Если бы мы не поссорились с Юлией, - сказал Соломон Моисеевич скорбно, - мы могли бы поехать на машине. Юлия прислала бы за нами шофера. Однако мы оскорбили эту милую женщину, оттолкнули ее. Теперь придется воспользоваться метро. Кхе-кхм, я абсолютно готов к этой поездке.

- Все бы тебе от чужих жен пользы искать, - сказала ему Татьяна Ивановна презрительно, - где послаще ищешь. Мало этих баб было, еще одна проститутка в нашу семью пролезла. Вот здесь, - Татьяна Ивановна достала из комода сверток, - все для нее приготовлено.

Она развернула тряпочку, извлекла из тряпочки конверт, из конверта достала несколько бумажных купюр, медную мелочь, тетрадочный лист с записями.

- Тут все посчитано, - сказала Татьяна Ивановна, поджав губы, - все ее шоколадки. Знаю,- раздраженно сказала Татьяна Ивановна, - были шоколадки. Не прячь глаза, все знаю. Недоглядела я, а потом обертки нашла. Ну ничего, у меня здесь все до копейки посчитано. Вот три шоколадки по тридцать четыре рубля - сто два рубля. И конфеты - сто сорок шесть рублей восемьдесят копеек. Двести сорок восемь - восемьдесят. И еще чай индийский. Пятьдесят восемь - сорок пять. Где ж это она такие дорогие чаи покупает? У нас в магазине по пятнадцать берем - и не жалуемся. Получается триста семь рублей двадцать пять копеек.

- Лекарства мне Юленька присылала, - сказал Соломон Моисеевич, - дорогие заграничные лекарства. Жизнь спасла.

- Лекарства надо в аптеке покупать. Пенсионерам скидка. А от дорогих лекарств вред один. Посчитала я твои лекарства - в полторы тысячи твои таблетки нам влетели.

- Но Юленька прислала их от чистого сердца, - заметил Соломон Моисеевич.

- Где это у нее чистое сердце было? Не надо нам от ее сердца ничего. Вот они, полторы тысячи. Да тех еще триста семь рублей. И двадцать пять копеек. Тысяча восемьсот семь рублей двадцать пять копеек. И шоферу я тут положила. Не знаю, - надменно сказала Татьяна Ивановна, - сколько теперь буржуи за такси платят. А я считаю, сто рублей хватит. Всего тысяча девятьсот семь рублей двадцать пять копеек. Все здесь. Два рубля мелочью. Я тут написала, что к чему. Чтобы претензий не было.

Татьяна Ивановна стала запаковывать сверток: сложила деньги с запиской в конверт, обернула его вновь тряпочкой для надежности, перевязала тряпочку веревкой. Соломон Моисеевич в ужасе смотрел на конверт и тряпочку.

- Вот мы ей на выставке отдадим, - сказала Татьяна Ивановна. - Если эта прошмандовка придет.

- Как можно, Танечка? - сказал Соломон Моисеевич. - Это же некультурно.

Он собрался сказать несколько слов касательно этики и норм общежития, но иные события отвлекли его.

Татьяна Ивановна достала из кармана фартука женскую фотографию и предъявила ее Соломону Моисеевичу.

- У тебя в столе нашла. Это что за фифа такая?

Что мог ответить старый усталый Рихтер? Что некрасиво шарить по ящикам стола, что стыдно ворошить бумаги супруга? Что надо интересоваться содержанием бумаг - тем, что написано на листах, а не фотографией, заложенной меж страниц? Что подруга, изображенная на снимке, потому и стала дорога его сердцу, что заполнила вакуум, образовавшийся из-за отсутствия понимания, тепла, единения в помыслах?

- Это Фаина Борисовна, - сдержанно сказал Соломон Моисеевич, - мой добрый друг.

- Одной проститутки мало, так он другую завел. А потом и двух не хватило. Теперь еще одну шалашовку отыскал. Сначала Херовина старая…

- Герилья, - поправил супругу Рихтер, - Марианна Карловна Герилья, уважаемый товарищ моей матери.

- Сперва Херовину завел, - свистящим шепотом говорила Татьяна Ивановна страшные слова, - потом девку позорную в парке откопал, теперь еще одна гадюка сыскалась. У, паскуда! А жена зачем? А чтобы пол мыть. Домработница! Прислуга!

- Не надо, Танечка, - попросил Рихтер слабым голосом, - прошу тебя, не надо.

- Не надо?! А от жены гулять с молодыми паскудами - надо?

- Я ведь люблю тебя, Танечка, - сказал Рихтер устало. Он сам не знал, правду говорит или нет. Конечно, Татьяна Ивановна была бесконечно дорога ему, и годы, прожитые вместе, соединили их в одно существо - но вот жизнеспособно ли это существо? Больная, кривая жизнь; нелепые будни. - Я люблю тебя, - повторил Рихтер, - мы к Пашеньке на выставку собрались.

- Устроил ты мне выставку! Насмотрелась! Какая уж тут любовь! Убирайся туда, где тебе слаще, пусть тебя твои херовины согреют.

Татьяна Ивановна прошла в свою комнату, захлопнула дверь, легла на диван лицом к стене. Рихтер попробовал говорить с ней - она не ответила. Соломон Моисеевич сел за письменный стол, разложил перед собой бумаги. Работать не мог.

Именно сегодня скандал был вовсе ни к чему. В дни, которые требовалось посвятить всецело подготовке будущей парламентской речи - речи, призванной объяснить мир и направить его по прямому пути, - разве мыслимо тратить нервы, разум, время на глупые выяснения банальностей. На что уходят силы?

Рихтер сидел за столом, уронив седую голову на руки. Необходимо было собрать рассеянные мысли, успокоиться и приступить к работе. Близится час. Он выйдет на трибуну и скажет депутатам всю правду, он поведет их за собой. Он напомнит им слова Завета, и устыдятся тогда люди содеянного ими. Отвратят они лики свои от золотого тельца, преисполнятся правдой и мужеством.

Струев предупредил Соломона Моисеевича, что скоро отведет его в парламент. Как-то оно там устроится - Рихтеру безразлична была формальная процедура. Они сделают, что им в таких случаях полагается делать, и он согласится их вести. Что ж, семейные дрязги всегда были помехой великим делам, страдал от них и Сократ. Уйти из дома - но куда? Уйти прочь, как Толстой в последние, гордые свои дни. Можно переночевать у Марианны Карловны - подготовить там свою речь, обрести в ее лице преданного слушателя. Собрать чемодан - и пойти прочь, нет, не бегство от любви он задумал - но бегство к любви, к той единственной, светлой, что оживляет сущее, что светит во тьме бытия.