М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Прекратите паясничать, - сказал на это Кузин.

- Да что вы, Борис Кириллович, я и не думал даже. Решил вам облегчить задачу - и только. Несколько практических советов, вот и все. Одежду свою кровавую здесь не бросайте - вас по одежде быстрее отыщут. Конечно, - сокрушенно заметил Луговой, - отыщут все равно. Но день-два можете выгадать. Эмиграция? Бегство? Решение ответственное. Все шаги продумали?

- Замолчите.

- Да ради бога. Бейте, чего тянете. Бейте - я и замолчу. Давайте, давайте.

Он еще будет командовать, когда мне его ударить. Он и здесь останется моим начальником. Борис Кириллович вспомнил истории об отчаянных красных комиссарах, командовавших собственным расстрелом. Некстати всплыла в памяти и книга, популярная в его юности книга «Овод», в которой герой на собственной казни командовал взводом и приказывал солдатам: «Пли!»

- Если уходить, то через Украину, - заметил Луговой, - ни в коем случае не берите билет в Париж или Берлин, вас с рейса снимут. Я вам ответственно говорю. Первым делом они перекроют для вас отход на Запад - это естественно. И носу не показывайте в Шереметьево. Аэропорты для вас - верная смерть. На автобусе до Калужской области, через Малоярославец (помните кампанию двенадцатого года?), а оттуда - пересадками, на попутках - к хохлам. Бывали на Украине?

- Да, - машинально ответил Кузин.

- Теперь Украина уже не та. Прошляпили Украину. Отдали - в обмен на демократию, разменяли, как три рубля. Была Украина - и на тебе, вся вышла. Хохлов жалко, неплохие, в сущности, люди. Однако это к делу не относится. Для вас состояние дел на Украине скорее выгодно. Легче скрыться. Сначала - в Житомир, оттуда к польской границе, а оттуда уже на Берлин. Впрочем, может быть, у вас визы нет. Вот ведь незадача.

- Визы нет, - машинально сказал Борис Кириллович, но тут же поправился, - но дело не в этом. Ни к чему мне виза. И вам визы теперь тоже не помогут.

- Это верно, - согласился Луговой.

Он замолчал, и молчал долго, и Борис Кириллович почувствовал, что ему недостает голоса Лугового. Пока длилась театральная беседа, его собственное положение - немолодой, полный мужчина стоит посреди гостиной с занесенным для удара африканским топориком - не казалось таким нелепым. Луговой каждой фразой словно находил оправдание для этой несуразной сцены. Стоило наступить тишине, и Борис Кириллович вновь увидел себя со стороны: смешное выходило зрелище, несолидное. Бить его надо, бить - и бежать отсюда. Через Украину? Самые близкие соседи, те же славяне, но уже другие, западные славяне, они примут и поймут. Кто там сейчас премьером? Мысли скакали, и фамилия прогрессивного премьера не всплывала в памяти. Хороший какой-то человек к власти пришел, прогрессивный. К ним, туда, к освободившимся братьям - они знают, что такое свобода. Совет хорош. Да, именно так, как всегда и бежали из этой проклятой страны, к вольнице, к запорожцам. Один отсюда путь, из этой чертовой России - на Запад, через хохляцкие степи. Можно, впрочем, и срезать угол - до литовской границы. Так бежал Курбский, первый русский диссидент. До Пскова на автобусе доберусь, а там попутками, на грузовиках до литовской границы. Ни с какой машиной не ехать больше пятидесяти километров, петлять, сбивать со следа. И пойду к литовской границе, не к польской. Может, в Литве и остаться, зачем нужен Берлин? Литва свободная теперь, гордая, Литва не выдаст. Может быть, и работать получится в Литве, книгу написать. Глядишь, и кафедру в университете дадут. Расскажу студентам о броске в цивилизацию. Можно было бы неплохую историософскую книгу сочинить в Литве. И заголовок сам напрашивается. «Литва - будущее России». Недурно можно завернуть. Борис Кириллович по обыкновению несколько увлекся прожектированием, но суховатое покашливание Лугового вернуло его к реальности.

- Маршрут разрабатываете? - поинтересовался Луговой. - Увлеклись, я вижу. Не забудьте жену захватить. Нравы теперь в Московии суровые - вас не достанут, жене солоно придется.

А Ирина-то, Ирина моя. С собой брать? А дочка? К бабушке? Всю жизнь без папы и мамы? Девочки мои милые, беззащитные мои девочки - оставить их страшно, с собой брать еще страшнее. А ну как выдаст Литва? Выдаст, выдаст. Припугнут их - они и выдадут. Или так - по дружбе. Станут какую-нибудь общую скважину копать, совместный порт строить, протокол о намерениях подпишут, и скажет один премьер за ужином другому премьеру: а ну-ка, брат, выдай нам Кузина, сукиного сына. Ну что тебе стоит - выдай! Даром, что ли, мы алюминиевый карьер вместе осваиваем? И выдадут! Враз выдадут - на убой. Девочки мои, бедные прекрасные девочки. Для чего вам было рождаться в этой бесправной, беспощадной стране. Некуда деться. Некуда бежать. Везде - болото.

- Или бегите через Литву, - будто бы подслушав его мысли, сказал Луговой, - а что? Вариант неплох. Так кстати сказать, Шагал из России уходил. Напрямую в Париж его бы не отпустили: так он, голубь, по приглашению посла Бальтрушайтиса - был такой поэт, средней руки поэтишка - сначала в Вильну шмыгнул, а уж оттуда - в Париж. Путь наезженный. Все Отрепьевы так-то и драпают. Бегите и вы, Борис Кириллович. Литва для вас - самое место.

Помолчали. В тишине тяжкое дыхание Кузина было особенно слышно.

- Только выдадут, - сказал, помолчав, Луговой. - Народец так себе, паршивенький. Лесные братья, те всегда евреев выдавали. Вы - еврей?

- Нет, - сказал Кузин, - я русский.

- Извините, - сказал Луговой, - ошибся. Суетитесь вы как-то по-еврейски, вот и спросил. Русский человек меня бы уже давно зарубил. Понимаю, интеллигент, ударить не можете.

Опять помолчали.

- Если вам будет легче, Боря, - нарушил молчание Луговой, и Кузин отметил, что он называет его Боря, а не Борис Кириллович, но отметил он также, что обрадовался голосу Лугового, - вы можете сказать мне, в чем я виноват. Скажите речь, если душа просит. Я лично не сторонник мелодекламации, но вам станет легче.

- Сказать вам?

- Сделайте милость, говорите, обвиняйте, аргументируйте. Я готов выслушать, если это не слишком длинно, конечно.

- Я убью вас, - сказал Кузин. Слова эти прозвучали просто и потому страшно. - Я сейчас убью вас.

- Сильно сказано. Я принял к сведению. А еще что? Для речи, согласитесь, маловато. Напористо, но неинтересно. Это генеральная посылка, порыв. Вы же не художник-авангардист. Это художнику позволено: ляпнул глупость - я, мол, так вижу. Я, пока работал инструктором по культуре, на такие заявления отвечал: нет, мой милый, ты так не видишь. Видишь-то ты, голубчик, как все нормальные люди видят, а если нет, то очки купи. Это ты прыть показываешь. И на здоровье, только скажи мне: для чего? Девушкам понравиться? Или сообщить что важное? И терялись, не могли ответить. Но вам-то - промолчать нельзя. Даже боевики моего соседа Левкоева выражаются более внятно. Даже художник Снустиков (это юноша с накладными сиськами, на шпильках ходит) - и тот говорит речи длиннее. Вы же лектор, оратор. Ну же, валяйте!