М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Пожилая дама, одетая Коломбиной? Превосходно знал ее мужа.

- Ее американская родня ставит на Дупеля. Дупель хочет им понравится. В культурный фонд семьи Малатеста - знаете сарай в Детройте? - он пожертвовал сто картин русского авангарда. Сколько картин в вашей коллекции, барон?

- Меньше, - сказал фон Майзель ревниво, - но все подлинники. Я беру вещи из верного источника. Сын бывшего российского премьера - Сосковец. Превосходно готовит рыбу. Имеет галерею русского авангарда.

- Дупель передал в Америку знаменитый «Черный квадрат».

- Позвольте, - сказал фон Майзель, - «Черный квадрат» у меня.

- Может быть, Малевич нарисовал три квадрата. Или пять. Какая разница.

- Это символ свободы, барон.

- Чем больше свободы, тем лучше. Дупель кормит американские музеи, встречается с сенаторами. Обедает с Киссинджером.

- Полагаете, Дупель не станет делиться Сибирью?

- Захочет в придачу Казахстан.

- Мало ему «Черного квадрата».

- Да, проблема.

- Проблема. Но вы говорите, есть третий вариант?

Мне бы их проблемы, думал Гриша, сердясь на баронов точно так же, как сердился он сегодня на своих друзей в баре отеля Лютеция. Подумаешь, проблема! Развалится Россия - или не развалится, какая, в сущности, разница?! Сами собой дома взорвались от утечки газа, или их атаковали террористы - что это меняет? Простые комбинации - политика, бизнес, что тут сложного? Посчитал на бумажке прибыль, прикинул маржу - и вперед. Вот когда в дело вмешивается любовь, когда душа разрывается от невыносимой дилеммы, - тогда можно говорить о подлинной проблеме. Каких огромных усилий стоило поддерживать равновесие в отношениях со всеми тремя дамами, кто может оценить ежедневное напряжение, кто может измерить страсть? А ее приходилось дозировать, эту страсть, приходилось строить жизнь так, чтобы никого не обделить страстью. И ведь всем хватало! Ну да, Барбара была несколько недовольна, это так, - но, в принципе, хватало всем! Почему же люди не могут договориться, почему они не принимают то хорошее, что дает им жизнь, почему им всегда мало? Строишь, по кирпичику, медленно возводишь здание - и на тебе! Сегодня - как раз в тот день, когда стратегия эта венчается успехом - вдруг рушится вся система отношений. Почему же сами они, те, кто помогал ему сесть в привилегированный вагон, почему они решили нанести удар именно сегодня? Неужели нельзя повременить? Некстати, совсем не вовремя. Вот сейчас, прямо сейчас они подойдут к нему - сразу все трое - и ему придется делать выбор. Он должен обидеть двух дам и навсегда соединить себя с третьей, иного выхода нет. Да, каждая из них рассчитывает на то, что единственной станет именно она - что же делать? Что делать? Гриша скажет сейчас слова, которые навсегда оскорбят двух дорогих ему женщин, родных, существ, с которыми он делил вдохновенные минуты. Гузкин прижался спиной к стене, между двух полотен с пионерками, и ждал - нельзя сказать, что он уже принял решение, что он заготовил реплику. Которая из трех? Решения не было - только досада: зачем именно сегодня? Неужели справедливо? Не хочу, не хочу выбирать! Неужели это так нужно вам, милые дамы? Что я вам сделал?

Грише не пришло в голову, что описание досадного казуса в Венеции могло бы украсить его мемуары. Он испытал лишь обиду, ту острую обиду, которую чувствует человек, не ожидающий удара от близкого. От кого угодно много - пусть, художник привык выдерживать гонения. Но если близкий тебе человек расчетливо и намеренно причиняет боль - можно ли это вынести?

Три дамы двигались в направлении Гузкина и теперь, наученные первой неудачей, они дислоцировали свои порядки более разумно. Каждая из них двигалась под прикрытием, и каждая выбрала надежного союзника. Гриша печальными глазами следил за их перемещениями: он и раньше знал про существование женской хитрости - сегодня эта хитрость была ему предъявлена. Сара Малатеста, ничем не выдавая своего нервного состояния, веселая и игривая, полной рукой привлекла к себе директора музея Гугенхайма, человека, ради встречи с которым и замышлялся этот вернисаж. Венецианская биеннале - история престижная, но хороша лишь в том случае, если за ней последует вывод - вывод, который должен сделать мир прогрессивного искусства, музей Гугенхайма в первую очередь. Обмениваясь игривыми репликами, двигалась эта пара - директор музея и Сара Малатеста - к художнику Гузкину. Вот директор поднял руку и приветствовал Гришу. Уклониться, спрятаться? Как можно? Гузкин поднял руку и послал ответное приветствие. Из-за венецианского веера блеснули пронзительные глаза Малатесты: теперь он не уйдет. Гриша улыбнулся Саре. Да, иди, дорогая, жду тебя. Спина Гриши под шелковым пиджаком была мокрой от пота.

Барбара фон Майзель шла к нему в сопровождении верного гришиного друга Бориса Кузина. Наивный Кузин, искренне помогавший в отлове клиентов, ждал ответной любезности. Он держал в руках свой знаменитый труд «Прорыв в цивилизацию» и издалека кричал Грише:

- Я привез с собой десять экземпляров «Прорыва»! Барбара считает - самое время для переиздания! В Европе книгу сейчас не поймут, у них кризис, - надо отдать в Америку. Может быть, устроим публичные чтения, как считаешь?

Толстокожий дурак, думал Гузкин. Как можно до такой степени не чувствовать ситуацию! Но что взять с Кузина? Всегда думает о себе - этого не исправишь. Гриша улыбнулся и кивнул. Да, иди сюда, дружище, тебя только не хватало.

- Барбара говорит, - кричал Кузин взволнованно, - у тебя связи с американцами?

И Гриша печально кивнул Кузину:

- Познакомлю.

Клавдия Тулузская, держа в руке не зажженную сигару, двигалась по залу в окружении российских министерских работников - Аркадия Ситного, Леонида Голенищева, Шуры Потрошилова. Плотные люди в дорогих пиджаках шли сквозь толпу, выдыхая налево и направо алкогольные пары. Верная многолетней традиции, министерская компания разместилась на первом этаже палаццо Клавдии Тулузской, где работники культуры предавались буйным московским кутежам.

- Ага! - вскричал Аркадий Владленович, - вот он, наш герой!

Не было возможности уклониться. Это благодаря их министерскому решению представлял Гриша страну в Венеции, это их подписям он был обязан. А кого еще могли они выбрать, в отчаянии думал художник. Много ли у них Гузкиных? Много ли у них художников, увенчанных мировой славой? Вот, смотрите, мысленно сказал Гриша министерским работникам, вот и директор Гугенхайма ко мне приехал! Не ожидали? Вот сейчас я подойду и на ваших глазах с ним поздороваюсь. Да, мне это ничего не стоит, подойду - и запросто поздороваюсь! Так и в мемуарах напишу: «встретились с директором музея Гугенхайм на выставке в Венеции, он прибыл вместе с моей давней приятельницей, Сарой Малатеста. Я подошел к ним, обнялись, расцеловались». И, сказав так про себя. Гриша сообразил, что подходить к директору американского музея ему совсем не хочется. Что же это творится, господа? И почему - ответьте, почему - творчество попадает в зависимость от мелких страстей? Зависть и ревность - неужели им позволено уничтожить искусство?